Я думаю, что вправе сделать Вам этот упрек. Я всегда старался не делать того, что я осудил бы в душе. Я не только не вступил в партию, как Вы, но также и в комсомол и даже в пионеры, хотя меня, маленького мальчика, настойчиво побуждали сделать это. Я предпочел быть исключенным из университета и расстаться с надеждой стать историком, но не исправлять ничего в работе, которую я сам считал правильной. Я предпочел вообще не носить свои стихи и пьесы в советские издательства, чем уродовать их в надежде, что меня напечатают. Долго рассказывать, как на меня обратил внимание КГБ, но коснусь того, о чем пишете Вы.
В 1961 году в КГБ мне любезно предложили писать общие отчеты о настроении интеллигенции, я так же любезно отказался, на чем дело и кончилось. В 1963 году меня ночью привезли на Лубянку и велели написать донос на одного из американских дипломатов, что якобы меня и других советских граждан он подвергает зловредной идеологической обработке. Я вновь отказался, хотя теперь мне уже угрожали уголовным делом. В 1965 году я вообще отказался с ними разговаривать, что стоило мне затем ссылки в Сибирь. Но главное, живя в этой стране и продолжая писать и делать то, что я считаю правильным, я в любой момент могу быть вновь заключен в тюрьму или со мной расправятся иным образом. Вот почему я думаю, что лично я вправе упрекать Вас.
Но, быть может, я и не вправе это делать. Прежде всего потому, что я почти на десять лет моложе Вас и меня только слегка коснулась наиболее страшная эпоха, с которой совпала Ваша юность и в которую Вы сформировались как человек. Ведь и сейчас режим существует хотя и не только, но главным образом на проценты с капитала страха, накопленного в ту эпоху. И не только в КГБ дело, а в том, что вся атмосфера советской жизни и советского воспитания такова, что человек уже подготовлен к встрече с КГБ и к тому, чтобы вступить с ним в те отношения, в каких были Вы. Может быть, я еще и потому не вправе упрекать Вас, что мне могут возразить, что хотя Вы и шли на непрерывные компромиссы и просто бесчестные поступки, но тем самым Вы добились - пусть в искаженном виде - публикации Ваших книг, получили признание как писатель в своей стране и тем самым внесли вклад в ее культуру, тогда как мои пьесы, хороши они или плохи, стали только моим достоянием или достоянием узкой кучки людей, что ни в глазах режима, ни в глазах общества и не являюсь писателем и что поэтому, что бы я ни говорил и ни писал, это никому не покажется столь уж важным и моя "литературная честность" окажется для меня в конце концов столь же никчемной, как девственность для сорокалетней женщины. И еще можно ответить на мой упрек, что ведь очень многое в жизни случайно, что, вероятно, не только я гордо отвергал всякую возможность успеха в условиях этого режима, но и меня в каких-то случаях отвергали, что, сложись дело чуть иначе и предложи мне кто-нибудь опубликовать мою статью или пьесу, сделав для этого кое-какие изменения, устоял ли бы я - и, вступив на путь компромисса, как далеко зашел бы по нему? И, вероятно, писал же я в своей жизни и делал что-то, чего теперь могу стыдиться? И это тоже верно. Наконец, следует ли вообще в чем-то упрекать человека, который так решительно заявил, что порывает со своим прошлым, и не побоялся рассказать о том, что многие уносят с собой в могилу, тем самым хоть отчасти показал, как действует постыдный механизм насилия в нашей стране.
