Миновал жаркий июль. Лагерная жизнь запасного полка кончилась.
Ставкой Верховного Главнокомандования отдан приказ об образовании Резервного фронта и о включении в него дивизий народного ополчения. Дивизия перебрасывается к Смоленску для подготовки оборонительного рубежа, чтобы прикрыть Москву. На платформы грузят вооружение, зеленые, с коричнево-желтой росписью орудия. Укрывают также разрисованными брезентами повозки, походные кухни.
- Учеба учебой, а как будет там? - раздаются реплики.
- Оно, конечно, что лагерь - дом отдыха, - рассуждает усатый ополченец, часто наводивший домашний порядок в лагере. - Подкатим к фронту - все окажется по-иному.
- Хватит брюзжать. Давай лучше закурим по последней здесь, в Подмосковье, - басит Иконников.
- Съежились, словно мокрые курицы? - ворчит Листратов, отряхивая свой плащ. Пытаясь откинуть капюшон от плащ-палатки на голове командира роты, он, наклонившись, кричит:
- Эй, жив ли?
Показывается луковичный нос Иконникова.
- Уж больно рано задумал меня хоронить-то.
- Где же твои санаторные шлепанцы?
- Здесь, здесь. Вот они, - показывает Иконников из-под полы плаща завернутые в старую газету тапки, а сам переминается с ноги на ногу в хромовых сапогах. - Видишь, как играют мои гармошки, - обращает он внимание военкома на свои промокшие сапоги. - Пригодятся и тапки.
- В общем, сапоги всмятку, - шутит комиссар. Иконников прячет сверток с тапками под полу плаща.
- Молодец, все предусмотрел. Как на курорт собрался, - продолжает Листратов, смахивая с лица струйки дождя, стекавшие с промокшей пилотки. Мы понимаем: балагурство - самозащита от грустных мыслей.
Команда на погрузку людей.
Свисток паровоза. Эшелон с ополченцами трогается в путь.
- Прощай, Подмосковье! До свидания, родная столица! - раздаются голоса.
И вот уже под звук гармошки из одного вагона слышится:
По долинам и по взгорьям
Шла дивизия вперед...
Из соседнего вагона раздаются полные гнева слова:
ярость благородная
Вскипает, как волна.
Идет война народная,
Священная война!..
Прислонясь к створкам вагона, я молча наблюдаю за отдаляющимся Подмосковьем. Облокотясь на перекладину, Иконников переобувается в тапки, иногда посматривает на лес, в котором размещался недавно лагерь.
Дождь то усиливается, то ослабевает, превращаясь в мелкую водяную пыль. Освободив место Иконникову, Листратов встает вместе со мной к створкам. Мы с грустью смотрим на затянутые дождевой вуалью поникшие березы, почерневшие поля, потускневшую зелень лугов. Вдали еле заметно тянется кайма леса. Никто из нас тогда не думал, что до победы придется идти страшными дорогами жесточайшей войны почти четыре года.
