Пройдя земную жизнь до половины расчетного и до девяносто семи сотых действительного срока он оказался не в каменном лесу, а в генеалогической пустыне. После смерти сначала деда по матери - другой остался смутным воспоминанием детства - а потом, очень быстро, и отца, он остался единственной особью мужеского пола на некоторое число женщин, которое он никогда не мог назвать не задумываясь, с ходу.
Женщин он не понимал, а тех немногих, которых он любил, он не понимал совершенно. Возможно, именно поэтому, приобретя за всю свою жизнь одного единственного друга, с которым теперь он был разделен не только детьми, женами, работой, но еще и расстоянием, которое невозможно было бы преодолеть без долгих и отвратительных формальностей, и еще более отвратительных издержек, он стал время от времени возвращаться к одной шальной мысли, которую, как-то высказав то ли сгоряча, то ли от избытка чувств на какой-то маленькой пирушке, он так полюбил, что не мог от нее избавиться совершенно. Странное, чуть не мистическое совпадение двух встречных эмоций, их необъяснимое по правилам арифметики гипертрофированное перемножение, привело к тому, что жарко поклявшись обязательно сию мечту исполнить, он даже стребовал с взволнованного друга странную расписку, в которой тот - матерно-возбужденно обязывался никогда от этой мечты не отказаться и исполнить ее непременно, ибо, говорила в своей наиболее литературной части расписка, нет ничего более жалкого, чем замена привязанности к жизни на привязанность к обстоятельствам, которую эту жизнь имитируют.
Кстати, именно в связи с этой распиской, вроде бы настало время сообщить, как и почему он оказался в самолете. Для осуществления задуманного плана было совершенно необходимо проделать целый ряд церемониально важных поступков. Только их полное и последовательное совершение могло доказать, что их план не только длительная мечта, где бред неуловимым для разума образом приобрел ясную и точную видимость абсолютной и важной истины, но именно сама истина, к встрече с которой они готовы в должной и неспоримой твердости, легкости и уверенности. В связи с предполагаемым, но отнюдь не гарантируемым исходом предприятия, где фатальность означала удачу, а постыдный отказ от его исполнения должен был все равно сохранить в тайне замысел, приготовления были предприняты столь долгие, что не только близкие ни сном ни духом не ведали о существовании какого-либо плана, но и самим заговорщикам иногда начинало казаться, что эта медленность и тщательность означает подловатую слабость, тихо подкрадывающуюся к ясному миру однажды и навсегда пришедшего прозрения.
