- Не томи, сердешный, - нетерпеливо протянул приказчик, качнувшись на лавке.
"Хлипкий на винцо. Еще пару чарок - и с ног долой", - подумал про себя пятидесятник, а вслух высказал:
- Хочу, Егорыч, вопрос тебе задать. Бывал ли кто-нибудь из наших селян в твоих хоромах?
- Окромя своих дворовых в горницу пути заказаны, сердешный.
- И ты, Авдотья, не видела?
Баба мотнула головой.
- Грешно мне чужих мужиков впущать. Одним своим осударем живу.
- А пошто к тебе Афонька Шмоток наведывался, матушка?
Авдотья всплеснула руками и вновь хихикнула.
- Совсем запамятовала, батюшка. Кошечку-голубушку мне мужичок доставил. У-ух, нехристь!
- Отчего нехристь, матушка? - полюбопытствовал Мамон.
- А как же, милостивец. Сам православный, а шапку под киот швырнул. Вот неразумный...
- Под кио-о-от? - тонко выдавил из себя Калистрат, приподнимаясь всем телом с лавки.
- Истинно так, осударь мой. Под святое место. Я его тогда еще осадила. Пошто, говорю, свою драную шапку на сундучок кинул, дурень...
- На сундучо-ок? - еще тоньше протянул приказчик и, хватаясь за грудь, шагнул к своей дородной супруге, закричал, вздымая кулаки. - Сама дура! Кнутом укажу тебя стегать нещадно! Куда сундучок подевался?
- Да что ты, батюшка, взбеленился. О том я не ведаю. Мужичок тот шапку поднял, кошечку мне оставил - и восвояси.
- У-у, лиходейка! - вскричал Калистрат Егорыч и снял со стены ременный кнут.
- Не кипятись, Егорыч. Спросу с Авдотьи нет. Вели лучше Афоньку в пыточную доставить, - произнес Мамон.
- Афоньку?.. Да как же это я, - растерянно заходил по горнице приказчик. - Ведь я же его намедни к князю отправил. Эка я опростоволосился. А с ним еще наилучших господских коней отослал.
- Теперь не уйдет. Завтра гонцов снарядим. На веревке за шею приведем - и в темницу, - успокоил Калистрата пятидесятник и ткнул волосатым пальцем на стол. - Осушим еще по чарочке. Хороша у тебя наливочка, Егорыч.
- Вовек тебя не забуду, коли грамотки сыщутся. И за труды твои отблагодарю, сердешный, - проговорил Калистрат и, забыв о своей хвори, выпил еще чарку. А затем и третью. И тотчас отяжелел, ткнулся редкой бороденкой в чашку с тертым хреном.
Мамон подмигнул Авдотье.
- Готов твой осударь. Уложи-ка его на лавку. Пущай отдохнет.
Авдотья, ухмыляясь во весь рот, легко, словно перышко, подняла своего благоверного на руки, отнесла на лавку, прикрыла кафтаном и вернулась к столу.
Калистрат Егорыч вскоре заливисто захрапел, а пятидесятник теснее придвинулся к бабе, обхватил ручищей за бедра.
