Но ведь у толпы своя была логика: дело-то стоит одну-две сотни, не больше того. А вот кое-кто в три часа ночи выносит из Кремля (на избирательную президентскую кампанию, надо полагать?) коробку, в коробке, говорили, - пятьсот тысяч долларов. Активисты были задержаны кремлевской охраной - и что? И ничего. До сих пор ни судов, ни другого какого-либо разбирательства не было.
А вот еще недоумение: среди всей этой лжи, коррупции и криминализации существовала-таки малочисленная, но русская же интеллигенция. Щепетильная, как и та, что была в самом начале двадцатого века, в самом начале, чуть ли не до революции 1905 года. В то время подобные представители России редко-редко были интеллигентами потомственными, второго или даже третьего поколения. Они происходили из тех, кто именовался "народом", - из крестьян, из мещан. Ну, скажем, как Чехов Антон Павлович вместе со своими братьями.
Так ведь и нынче так же: интеллигенты России современной - это тоже выходцы из семей крестьянских, семей мелких служащих, учительских и медицинских, которые нынче обещаниям власти не верят. Сил нет верить: они, интеллигенты, при смерти.
В чем же все-таки дело - почему Смирнов ни под каким видом не хотел быть человеком не русским? Он ничуть не упрекал тех прекрасных специалистов, умных людей, кто смотался "за бугор" - в Америку, в Германию, в Австралию, но сам к этому никогда не был готов, сам себе этого не представлял хотя бы краешком сознания. Не мог. Чтобы уехать куда-никуда и там уже не голодать, не ждать нищенскую зарплату по полгода, а то и больше, не перебиваться с хлеба на воду, не мучиться проблемой, у кого бы из знакомых занять, - а жить сегодня, как жил вчера. И завтра тоже как сегодня.
Нет, не смог бы Смирнов жить по неизменному западному порядку. У него ведь его письменный стол уже был бардаком из бардаков: бумаги, бумажонки, газеты, варианты, черновики, наброски, вставки в еще только задуманные сочинения, конверты. Места для машинки не хватало, он ставил ее на стул рядом со столом. Он нужную вот сейчас, немедленно, страничку искал полчаса, ругая самого себя всяческими словами, но иначе у него, хоть убей, не получалось. Вряд ли где-нибудь в Европе нашелся бы такой же письменный стол. В России - другое дело.
Да, он собирался все эти бумажонки со стола сгрести, изорвать к чертовой матери и никогда-никогда к ним не возвращаться. Не собрался. И, пожалуй, это было скорей хорошо, чем плохо. Пожалуй, по-другому быть у него и не могло.
