Лапиньш посмотрел на туземца.
— Кад таве вялняс гребту[7], — сказал он и отвернулся.
Длинной вереницей стоял кавалерийский интернационал: чех, венгр, эстонец, карел, финн, молдаванин, киргиз, казах, удмурт, грузин, лезгин, и, как стали говорить позже, многие-многие другие. Они поочередно подходили к юному стрелку, слушали одну и ту же фразу и мотали отрицательно головой.
Китаец Сунь слушать не стал, а, глядя в упор, стал задавать вопросы по-китайски, но вдруг стрелок резко ударил его ладонью по щеке. Сунь закрыл ладонями лицо и заплакал. Презрительно глянув на него, стрелок отвернулся.
Вновь собрались отцы командиры.
— Если опираться на платформу революционного процесса, то мы должны помиловать его и взять с собой, — говорил Брускин. — С точки зрения ортодоксального христианства, к примеру, дохристианские язычники были безгрешны, так как они не могли еще знать истинной, по мнению христиан, веры. Может быть, он стрелял в нас не как в красных, а как в белых?
— А як же стяг? — развел руками Ведмеденко. — Чи вин нэ бачив, що стяг чорвоний?
Новиков сосредоточенно молчал и все переводил взгляд с лица пацана на лицо медного бога. Они были похожи как две капли воды. И пропорции тела, и осанка, и медный бубенчик на шее.
— Взять его с собой мы не можем, — задумчиво заговорил Шведов. — Братки его в первом же бою уконтрапупят. Если сегодня ночью не придушат.
— Хай ме бхарата пули, — встревоженно напомнил о себе подросток.
— Вот тебе и пули, — вздохнул Шведов. — Дитя ведь еще... Может, оставим его здесь завтра, а сами дальше пойдем?
— Он упил тватцать тевять наших поевых товарищей, вы запыли это? — спросил свистящим шепотом Лапиньш.
Все опустили глаза.
И вдруг глухо и тяжело ухнуло что-то в глубине гор, будто шевельнулось там их великое сердце.
Ночью Иван нашел в одном из домов спящего комиссара и с силой потряс его за плечо.
— Что? — спросонок вертел головой Брускин.
— Слушай, Григорь Наумыч! — зашептал Новик. — Места себе не нахожу, крутит все в груди у меня. Нельзя того пацана казнить!
Брускин потер лицо ладонью.
— Почему?
— Почему — не знаю, а что нельзя — знаю точно!
— Казнить... нельзя... помиловать... — задумчиво проговорил комиссар.
— Тебе не казалось, Григорь Наумыч, что ты его где-то уже видел? — с горящими глазами шептал Иван.
— Да, казалось, но я подумал, что это обычное дежа-вю. А что, вам тоже?
— Знаешь, где ты его видел? Вот он! — Иван торопливо зажег спичку и поднес ее к лицу медного бога.
