Привычно пошаливала печень: в правом подреберье гнездилась тупая давящая боль, а во рту ощущалась горечь. Не надо было пить "фугаску", возраст давно уже не тот. Но откуда взять младшему офицеру денег на более изысканные напитки? Когда-то Сай пытался разобраться, в чем тут дело. То ли он все еще младший офицер из-за того, что пьет; то ли он пьет из-за того, что нет продвижения по службе? А может быть, то и другое зависит от какой-то одной причины, ему неведомой и трудно постижимой? Ничего, кроме головной боли, эти усилия ему не давали. Покорившись судьбе, он выработал для себя успокоительную формулу: все идет так, как должно идти, и по-другому идти не может. Постичь истинные причины событий и судеб может только один Непостижимый, да будет он жив, здрав и невредим.
Сай тупо смотрел на колышущуюся в углу паутину и думал. Думать было тяжело и неприятно. Мысли будто застревали в темном и тесном туннеле. Паутина... Почему она, паутина? Интиль не смела. Не позаботилась о чистоте. Врезать бы ей за это, как прежде. Была мала - больше заботилась об отце. Выросла Интиль... Все больше стала походить на свою маменьку, лет пятнадцать назад удравшую с залетным интендантом. Тот же диковатый, непонятный взгляд, те же странные речи. Пользуется, дрянь такая, тем, что отец денно и нощно трудится, и проводит время, как вздумается. Связалась с каким-то братством. "Миссия истинного божественного света"! Вот ведь название какое выдумали!
Разволновавшись, Сай попытался выматериться, но из забитого слизью горла вырвался хрип.
И кто бы мог подумать, что во главе такой сомнительной организации стоит сын такого уважаемого человека, как владелец фабрики зубочисток.
Скрипнула дверь. На пороге появилась золотоволосая девушка с бледным лицом.
- Доброе утро, - сказала она холодно. - Проспался, отче? Очухался?
Саю вдруг стало очень жалко себя. Он всхлипнул.
- Не проспался, а проснулся! Не очухался, а очнулся! Ты бы поласковее была. Отец, все-таки. Ценить надо. Уважать! Я тебя, все-таки, с такого возраста сам вынянчил, - и Сай установил дрожащую руку сантиметрах в двадцати от пола.
Интиль слыхала подобные монологи множество раз. И каждый раз требование уважения и послушания било ее, как плеть. К этому отупевшему от пьянства существу у нее не осталось ни любви, ни жалости. Конечно, нельзя было отрицать, что волею судеб это опустившееся животное оказалось ее отцом. Именно оно вынянчило и вырастило ее. Интиль понимала, что действительно обязана ему; что она всенепременно должна ценить отцовское самопожертвование. И она в ответ на его речи закусывала губу и холодно отвечала:
