Врезалось в мое детское сознание и то, что отец после ареста вернулся уже другим человеком: духом он оставался стоек по-прежнему, но физически был сломлен и прежнего своего здоровья так и не восстановил до самой смерти. Очевидно, его много били. Он никогда не говорил об этом, только, помню, мать всегда плакала, когда он уходил из дому. Что-то происходило, что-то неуловимо изменилось вокруг. События развивались быстро - началась гражданская война. В огненный круговорот этой войны оказалось втянутым и неизвестное миру село Старое Семенкино...
Подобно опустошительной буре прошли через наше село части мятежного чехословацкого корпуса. Они забирали лошадей, продукты. Крестьяне пытались сопротивляться - начались расстрелы.
Бугульминское направление оказалось одним из важнейших в первый период гражданской войны, и в течение нескольких месяцев село наше несколько раз переходило из рук в руки. Ход событий привел к закономерному результату; некогда аполитичные землепашцы все больше и больше меняли образ своих мыслей. Ломались незыблемые каноны крестьянской жизни. Старое Семенкино стало симпатизировать большевикам.
Но с этими тревожными изменениями село пустело. Люди стали исчезать куда-то. Так, однажды ночью в неизвестном направлении ушел мой старший брат Андрей. Кто куда уходил - в селе не знали. Семьи молчали. Иногда бывшие неразлучные друзья уходили в разные стороны.
Наступил самый тяжелый на моей памяти двадцатый год. Некогда крепкое село уже было разорено до основания. Держались еще лишь наиболее зажиточные семьи. Начался голод, и в лютую зиму в течение нескольких дней от голода умерли отец и мать. Потом умерла бабушка. Взрослых в доме не осталось. Несколько дней мы жили тем, что я срезал полоски с лошадиной шкуры, которой была обита дверь, а старшая сестра Василиса из этих обрезков делала нам отвар. Шкуры хватило ненадолго, и вот Василиса устроилась нянькой в одну зажиточную семью. Младшего брата на время взяли к себе дальние родственники. Меня и сестру Сашеньку они прокормить уже не могли. Тогда намотал я на себя и сестренку все, что могло служить одеждой, забил двери дома досками, и ранним морозным утром мы дошли прочь от родного дома, в котором нас ожидала неминуемая голодная смерть.
Еще много лет после той поры мне все казалось, что зиму двадцатого я увидел во сне или придумал, начитавшись книг. Память детства - самая цепкая память: с годами она не опускает ничего. Я помню, как однажды за куском хлеба мы исходили верст пятнадцать впустую. На окраине большого села - это было село Маклауш - оставалось всего три-четыpe избы, на которые мы еще могли как-то рассчитывать. Дело шло к сумеркам, и те избы были последней нашей надеждой. Обычно-то нам удавалось упросить кого-нибудь пустить, нас переночевать-с утра мы отправлялись дальше.
