Султан когда-то обедал чаще всего с Ибрагимом и визирями, потом с Хасеки, а теперь стал устраивать обеды с султаншей, на которые каждый раз приглашал кого-нибудь из самых приближенных. Для этого все придворные должны были собираться перед дверью в покои Фатиха, высокие государственные мужи толпились в узком проходе, наступая друг другу на ноги, сопя, потихоньку бранясь, обливаясь холодным потом страха. Кизляр-ага выкрикивал имена тех или других счастливцев, потом с грохотом закрывал дверь под носом у всех остальных. Даже визирей не всех выкрикивали, оставляя без внимания то одного, то другого.
- Ну, кого сегодня забудут? - потирал руки Рустем, пробиваясь вперед, заранее зная, что без его острот султану и ложка в рот не полезет.
На обедах присутствовали шах-заде Баязид и Джихангир, которых султан еще держал при себе. Иногда приезжал из Эдирне Мехмед, любимец Роксоланы и Сулеймана, садился возле падишаха, тонкий, огненноокий, нервный. Посматривал на всех так остро, что умолкал даже Рустем. Селим и Мустафа приехали из своих провинций под новруз. Селим всюду возил с собой какого-то Мехмета, который взят был в Топкапы еще маленьким, чтобы его наказывать, если шах-заде Селим ленился и не учил Коран. Так вот этот Мехмет и жил возле султанского сына, получив прозвище "Мехмет для битья". За обедом его сажали напротив Селима. Тот бросал в лицо Мехмету кости, швырял посуду, хохотал, кричал слугам: "Уберите с глаз моих эту рожу!"
Мустафа был солидный, холеный, белотелый, держался, будто султан, и Рустем сразу же пустил про него остроту: "Главное не в том, что говорит, а в том, что он очень красиво шевелит губами, когда говорит".
Султанский зять словно бы вознамерился превзойти в своей безнаказанности любимого Сулейманова шута Инджирличауша, который дошел до того, что однажды подстерег султана в темных дворцовых проходах, бросился обнимать и целовать его, а когда тот возмутился, сказал в оправдание: "Простите, мой падишах, я думал, это султанша Хасеки!"
Но ведь Инджирли простой шут, а этот визирь Высокой Порты. Но что с него возьмешь, если он зять? Одним словом, дамат. Ненавидели за глаза, ненавидели и в глаза, но охотно смеялись над его беспощадными остротами. Лучше смеяться еще до того, пока он что-нибудь скажет, чем потом, когда смеяться, может, и не захочется.
Все надеялись, что Рустем сломает себе шею в первом же серьезном деле, ибо ломались и не такие шеи. А поскольку самым серьезным делом считалась для османцев прежде всего война, то и ожидали с нетерпением, когда же султан снова отправится в новый поход со своими новыми визирями.
