Стрижака Воевода не усаживал, лишь подозвал к себе поближе, поманив пальцем; долго молчал, выдерживая пришельца в напряжении, но тот спокойно воспринял молчание Воеводы, осматривался по сторонам, выковыривая из зубов кусочки мяса, потом сказал веселым тоном:
- Хорошие во чреве своем имею воспоминания о корчме, как те евреи, которые по пути к земле обетованной вспоминали о египетских харчах, о мясе и котлах, а еще о луке, чесноке и дынях.
- Живем под святым Николаем здесь, - чтобы возвратить пришельца к делам возвышенным, сказал степенно Воевода, - и живем правдой.
- Правда? - Стрижак не донес до рта правую руку, чтобы продолжить ковыряние в зубах. - Правда - в правой руке. И в правой руке сила. Следовательно, в силе - правда. А святой Николай завещал жить не правдой, а правдами. Ибо сегодня она одна, а завтра - другая, и на всякую у Николая найдется особое слово. На то он и святой угодник.
- Лепо, лепо, - пошевелил Мостовик усами и хлопнул в ладони.
Приоткрылась дверь, в щели появилась голова Шморгайлика.
- Подай два кубка меда, - велел ему Воевода.
Шморгайлик прошмыгнул к поставцу, нацедил меду, поставил на столе перед Воеводой.
- Исчезни, - пробормотал Мостовик. - И чтобы не подслушивал! Иначе отрежу уши.
- Ибо гласит закон, - захохотал Стрижак, - непокорных караем на площадях, а некоторым и носы и уши отрезаем, дабы и остальные страх имели.
Шморгайлик исчез в сенях.
- Пей, - сказал Мостовик, пододвигая к себе один кубок.
Стрижак отхлебнул меду, причмокнул языком:
- Питие грех, а непитие - еще больший грех.
- Смотри сюда, - сказал Воевода и открыл резную приплюснутую шкатулку, стоявшую на столе по правую его руку.
Стрижак сначала ничего не увидел, поэтому вытянул шею, заглянул в шкатулку, но снова не увидел ничего, тогда придвинулся ближе и только после этого на самом дне заметил распластанную, выделанную под пергамен телячью, наверное, кожу, высохшую и потемневшую малость от времени, сплошь испещренную замысловатыми и путаными письменами.
- Еще смотри.
Воевода поднял один краешек пергамена, показал маленький серебряный ковчежец, а в нем - печать на золотом узловатом шнуре.
- Ну, что видел? - спросил после некоторого молчания Воевода.
- Грамоту старинную. Может, от великого князя или же и самого ромейского императора, ежели судить по печати, - ответил с непривычной для него степенностью Стрижак и даже вытер ладонью губы.
- Кому же грамота?
- У кого грамота - тому и предназначена!
