- Скажите мне, - спросил я своего нового знакомца, усадив его на канапе, - долго ли вы у нас в Москве про гостите?
- Право, не знаю, как вам ответить, - сказал барон. - Если ваша Москва мне понравится, то я проживу здесь не сколько месяцев, целый год - даже два, а может быть, не погневайтесь, уеду и через неделю. Я шатаюсь по свету без всякого плана, без всякой цели - просто для своей забавы. До сих пор я мог прожить два года сряду только в одном Париже и, вероятно, остался бы еще долее, но этот Первый консул с своим порядком, с своими законами до смерти мне надоел. Народ перестал мешаться в дела правительства, по улицам тихо, тюрьмы опустели, нет жизни, нет движения, опять зазвонили на всех колокольнях - тоска, да и только! Я вижу, слова мои вас удивляют, промолвил барон, взглянув на меня с улыбкою, - да и может ли быть иначе: вы русский, живете в православной Москве, так, конечно, этот образ мыслей должен казаться вам...
- Несколько странным - это правда, - сказал я. Говорят, теперь можно жить в Париже, но когда он тонул в крови...
- Тонул!.. И, полноте! Это риторическая фигура. И что такое несколько тысяч людей менее или более для Парижа? Разве не бывают в больших городах повальные болезни? : А как зовут эту болезнь: поветрием, тифом, чумою, гильотиною - не все это равно?
- Но что за радость жить в чумном городе? И позвольте вам сказать: когда Марат, Робеспьер, Дантон и сотни других злодеев управляли Францией... - Тогда в тысячу раз было веселее, чем теперь, - прервал с живостью барон. - Все дело зависит от взгляда. Какаянибудь слезная немецкая драма, от которой плачет глупец, заставит вас смеяться. При Робеспьере давались точно такие же представления в Париже и во всей Франции, как некогда в древнем Риме, только число актеров, которые умирали для потехи зрителей, было поболее. А какая кипучая жизнь!.. Как проявлялась она во всей своей силе и энергии!.. Представьте себе: в одном углу Парижа резали, рубили головы, в другом плясали, пели, беснова лись. Сегодня одно правительство, завтра другое, после завтра третье, ну, точно китайские тени. Сегодня Дантон выше всех целой головою, а завтра он без головы, сегодня Робеспьер приказывает и Франция повинуется, а завтра его волочат по грязи. На улицах вечный базар, все в каком-то бардаке, в чаду. Жизнь текла так быстро, опомниться бело некогда, всякий спешил наслаждаться, потому что не знал, будет ли жив завтра. А эти публичные вакханалии, эти языческие праздники, эти братские ужины, на манер спартанских обедов, эти Бруты в толстых галстуках и Гора ции в красных колпаках, эти французские гречанки, кото рые в газовых тюниках, с босыми ногами, вальсировали как безумные на балах, даваемых в память их отцов, мужей и братьев, погибших на эшафоте. Все это было так пестро, так необыкновенно! Вся Франция походила в это время...
