В очистительном огне
Я разработал для себя порядок, который соблюдал в течение двух лет. Всю ночь я бодрствовал. В 20.00 звонили, чтобы известить о начале ночного покоя. Тогда я и начинал свою программу. Иногда я бывал сокрушен, иногда радовался, но мои ночи всегда были короче тех, которые мне были предназначены.
Все начиналось с молитвы. И я нередко плакал, это были слезы благодарности. Молитвы, как и радиопередачи, были лучше слышны ночью. Это время великих духовных сражений. Затем шла проповедь, которую я произносил, словно я был в церкви. Ни один охранник не мог слышать произнесенное шепотом "Возлюбленные братья!" Заканчивал я словом "Аминь". Наконец, я мог сказать полную правду. Я мог не беспокоиться о том, что подумает епископ, что скажет община, и что донесу шпики. Я проповедовал не в пустоту: Господь, Его ангелы и святые слышали каждую мою проповедь. Я чувствовал, что среди слушающих находились те, кто привел меня к вере. Члены моей паствы: живые и мертвые, моя семья и друзья находились в "сонме свидетелей", о которых говорит Библия. Пребывающее в нашем вероисповедании единство святых было дано мне как знание.
Каждую ночь я обращался к моей жене и моему сыну. Я вспоминал обо всем, что было в них хорошего и достойного любви. Иногда мои мысли достигали Сабины через тюремные стены. В ее Библии есть пометка, сделанная ею в то время: "Сегодня я видела Рихарда. Я лежала, не сомкнув глаз в постели, а он склонился надо мной и разговаривал со мной". Путем концентрации всех моих сил я пытался передать ей послание любви. Мы были щедро вознаграждены за то, что ежедневно в течение нескольких минут интенсивно думали друг о друге. В то время, когда очень много супружеских пар были разрушены из-за ареста одного из супругов, наш брак выдержал все тяготы и стал еще крепче.
Но мысли о моих любимых могли причинять мне боль. Я знал, что Сабину будут грубо осаждать, требуя, чтобы она развелась со мной. Если она откажется и продолжит свою работу в общине, можно не сомневаться в том, что и ей предстоит арест. Тогда Михай, которому исполнилось всего десять лет, останется совершенно один. Я уткнулся лицом в соломенный тюфяк и обнял его так, как будто это был мой сын. Однажды я вскочил, забарабанил кулаками в железную дверь и закричал: "Верните мне назад моего мальчика!" Ворвались охранники, крепко меня держали и вкатили мне укол, который на несколько часов привел меня в бессознательное состояние. Когда я снова пришел в себя, то подумал, что лишился рассудка. Я знал многих, с кем это случилось.
