Христос спускается с нами в тюремный ад | страница 21
Однажды вечером мне принесли тарелку с аппетитно пахнущим гуляшом и четыре куска хлеба. Однако, прежде чем я смог взять в рот кусок, снова появился охранник и приказал мне собрать свои вещи и следовать за ним. Он привел меня к месту, где уже были собраны другие заключенные. Я все еще думал о моем не съеденном гуляше, когда меня на грузовике доставили в Министерство внутренних дел. Это великолепное здание всегда вызывает восхищение у туристов. Никто из них, однако, не предполагает, что под ним находится грандиозная тюрьма, испещренная лабиринтами потайных ходов. Сотни беспомощных узников томятся в ней.
Моя камера находилась глубоко под землей. Лампа на потолке освещала голые стены и железную кровать с тремя перекладинами и соломенным тюфяком. Мне бросилось в глаза, что там не было ни одного ведра. Это означало, что я поступил в распоряжение охранника, который должен был меня водить в уборную. Для каждого заключенного это было самым тяжким обстоятельством. Подчас узников заставляли ждать часами и насмехались над их неотступными просьбами. Из-за страха, что их мучения еще более усилятся, некоторые мужчины и женщины тоже, прекращали есть и пить. Мне самому приходилось есть из того же сосуда, в который я отправлял свою нужду, вымыть его я не мог, не было воды.
Здесь должна была царить абсолютная тишина. Так было задумано. Наши охранники носили ботинки на войлочной подошве. Можно было слышать, как они ощупывали руками двери, прежде чем попадали в замочную скважину.
Я мог слышать, как кто-то из заключенных, находящихся на большом расстоянии от меня, бил в свою дверь или кричал. Поскольку я мог в своей камере сделать всего лишь три шага в одну сторону, то по большей части я лежал на кровати и пристально смотрел на лампу. Она горела днем и ночью. Когда я не мог спать, я молился. Внешнего мира больше не существовало. Все знакомые звуки - ветер, шум дождя во дворе, стук сапог по каменному полу, жужжание мухи, человеческие голоса - все ушло прочь. Казалось, мое сердце сжималось внутри и хотело тоже умолкнуть навсегда в этой мертвой тишине.
Молчание
В этой камере я провел следующие два года моего одиночного заключения. Читать мне было нечего, не было у меня и письменных принадлежностей. Я мог общаться только со своими мыслями, а я никогда не был человеком, склонным к долгому раздумью. Меня едва ли можно было когда-либо увидеть не занятым. Но Господь был здесь. Действительно ли я жил для того, чтобы служить Богу? Или это было лишь моей профессией?