И он вкратце рассказал Лакассаню о своем замысле с письмом, ни словом не упомянув, естественно, об истинных причинах своей неприязни к Багратиону.
Выслушав, Лакассань задумчиво потеребил верхнюю губу, вздохнул и снял со стола свою смертоносную трость.
- Прикажите подать вина, - сказал он. - Впрочем, нет, лучше водки. Воображаю себе, каким вином потчуют посетителей в этой клоаке... Ваш замысел - дерьмо, Огинский. Дерьмо, дерьмо и дерьмо... Однако когда под рукой нет ни мяса, ни хлеба, можно съесть и это. Сыт от него не будешь, зато аппетит как рукой снимет... Я не верю, что человека, боевого генерала, дворянина, наконец, можно убить каким-то анонимным письмом. Но... на войне как на войне, тут любые средства хороши. Что ж, попробуйте...
- Попробовать можно, - проворчал пан Кшиштоф. - Я бы попробовал и без вашего разрешения, поверьте. Давно попробовал бы, но... Видите ли, всю почту князя просматривают перед тем, как вручить ему. Моя анонимка просто не дойдет до-адресата. Нужно найти какой-то способ ее подбросить...
- И при этом не быть замеченным, - насмешливо закончил вместо него Лакассань. - Ах, Огинский, Огинский! Когда же вы перестанете думать о собственной шкуре и начнете думать о деле?
- Я думаю о деле! - сердито возразил пан Кшиштоф. - Просто я не фанатик и не собираюсь подыхать только потому, что кому-то было лень просчитать последствия и принять меры предосторожности. Пожертвовать пешкой, чтобы снять с доски вражеского ферзя - дело нехитрое. А вы попробуйте сделать так, чтобы и вражеский ферзь погиб, и пешка, уцелев, дошла до конца доски и сама сделалась ферзем!
- Так вот куда вы метите, - насмешливо сказал Лакассань. - Хотите стать ферзем?
- А почему бы и нет? - заносчиво отозвался Огинский. - Я не говорю, что непременно им стану, это во многом зависит от воли того, кто передвигает фигуры... - Он на мгновение поднял глаза к закопченному потолку и торопливо перекрестился. - Но почему бы и нет, черт меня подери? Вы этого не поймете, Лакассань. При всем моем уважении к вам вы обладаете психологией пешки, в крайнем случае - слона. Я имею в виду, конечно же, шахматного слона.
- А я думал, африканского, - все так же насмешливо сказал Лакассань. Он сидел, заложив ногу на ногу, перебросив правую руку через спинку стула, и с каким-то новым выражением в глазах разглядывал пана Кшиштофа. Огинского беспокоило это выражение: он никак не мог его определить. Насмешка? Любопытство? Уважение, быть может? Пану Кшиштофу хотелось бы думать, что это было именно уважение, но он понимал, что такое вряд ли возможно. Скорее уж, это был интерес энтомолога, который неожиданно обнаружил любопытный экземпляр букашки - этакий казус, ошибку господа бога и матери-природы... Что ж, - продолжал Лакассань, садясь прямо, - довольно болтать. Велите принести перо, бумагу и чернила. Пишите свое письмо... Пишите, пишите, о доставке, так и быть, я позабочусь сам. Кстати, где моя водка? Ага, вот и она. От-чень благодарить, - напрягаясь, сказал он по-русски половому, который поставил перед ним запотевший графинчик, и снова повернулся к Огинскому. - Пишите, сударь, а я поработаю почтальоном. Между прочим, вы не знаете, как мне попасть в имение Зеленских?
