Голова была легкой и вроде бы совсем пустой, и в этой пустоте роились причудливые образы и проносились казавшиеся яркими, как вспышки молнии, мысли. Травка начинала действовать, и он не пошел в душ, решив подождать, пока тот освободится, потому что не любил смешивать разновидности кайфа. Каждое удовольствие стоило того, чтобы насладиться им в полной мере, сваливая же все в кучу, можно было поневоле что-нибудь упустить, недополучить и вообще остаться в накладе.
Он опустился в кресло, мягко холодившее обнаженные ягодицы, и, куря сигарету, стал смотреть в окно. Строго говоря, он был столько же Александром Волковым, сколько и Наполеоном Бонапартом.
У него было несколько фамилий. Изначально он был Виктором Гридиным и просуществовал по своим настоящим именем добрых двадцать лет. Школьные годы, мама, родное коммунальное гнездо и прочая розовая муть вспоминались с трудом и как бы сквозь туман, поскольку ничего интересного и значительного с ним в ту пору не происходило. Вообще, до восемнадцати лет он прожил, казалось, в каком-то ступоре, плохо соображая, что происходит вокруг него и какое все это имеет к нему отношение. Отца и мать он помнил совсем слабо: он и родители взаимно не обращали друг на друга внимания, словно были невидимы друг для друга. Вспоминалось только, как дико орал однажды отец. Было это, кажется, в тот раз, когда он впервые испортил соседскую девчонку.
Бабы вообще никогда не могли ему отказать – ни молодые, ни постарше. Тогда он еще не знал, почему это происходит, но быстро усвоил, что может брать любую и делать с ней все, что ему заблагорассудится. Потом они могли думать и говорить все, что угодно, но устоять не могла ни одна. Однажды он побился об заклад с одноклассниками, что сделает это с молоденькой физичкой, по которой тихо млела вся мужская половина школы, и без труда сделался богаче на двадцать пять рублей, приобретя в школе почти легендарную славу. Физичка через месяц уволилась: подвиг не был бы подвигом, если бы совершался без свидетелей, но это уже были не имевшие никакого значения детали.
Прозрение пришло к нему в армии. Свирепые, как лагерные псы, «черпаки» обходили его стороной, словно он был персоной грата или разносчиком бубонной чумы. Старшина роты прапорщик Родькин, всего один раз пройдясь вдоль строя, назначил его каптерщиком, обеспечив ему тем самым безбедное существование на все два года, в течение которых он четырежды съездил в отпуск. Даже наводивший ужас на весь личный состав командир роты, носивший до обалдения странную фамилию Серый Казак и обожавший устраивать внезапные налеты на казарму с переворачиванием всего вверх дном, пробью в каптерке не больше полутора минут, обрывал на полуслове свои ядовитые, как зубы гремучей змеи, тирады и, потоптавшись на месте, растерянно уходил, словно забыв, зачем явился.
