Колышев сплюнул под ноги и пошел к своей машине, на ходу прикуривая очередную сигарету. Полковнику хорошо было отдавать распоряжения. Он, конечно, тоже рисковал, но основная часть грязной работы выпадала все-таки на долю майора Колышева. И еще этот Волков… По роду своих занятий майор не верил ни в Бога, ни в черта, ни в нечистую силу, но то, что вытворял предводитель крапивинской секты, не всегда поддавалось объяснению с позиций материализма, не говоря уже о марксизме-ленинизме, которого майор в свое время успел нахлебаться по самые брови. Имея дело с Волковым, Колышев всегда привычным усилием воли заставлял себя не обращать внимания на противный липкий холодок, ползавший вверх и вниз вдоль позвоночника. Труднее всего было не отводить глаза, когда Волков вдруг начинал диковато и страшно зыркать сквозь завесу спутанных смоляных волос этими своими бешеными угольями. Эта отвратительная манера таращиться на собеседника, словно прикидывая, сожрать его прямо сейчас или положить в холодильник до лучших времен, всегда приводила Колышева в содрогание, и Волков, похоже, прекрасно об этом знал и получал от этого несомненное удовольствие. «Гуру хренов, – подумал майор с раздражением. – Любимец богов, мать его… Не мог оружие как следует спрятать, обезьяна. Расхлебывай теперь за ним… Запудрить мозги Малахову – это легче сказать, чем сделать. Вот пусть бы Лесных сам попробовал. Связался я с ними, как с фальшивой монетой, – с тоской подумал майор, садясь за руль своих „Жигулей“, давно просившихся в металлолом. – Деньги… Какой смысл зарабатывать деньги, если боишься их потратить? И это в то время, когда все вокруг хапают миллионами и жрут не в себя… На улице иномарок больше, чем отечественных развалюх, а ты сиди на чемодане с деньгами, трясись как осиновый лист и езди на этом драндулете, на который смотреть – и то тоска берет… Конспирация, трах-тарарах.»
– Дерьмо, – вслух сказал майор Колышев, запуская двигатель.
Он вырулил со стоянки, радуясь тому, что машина, вопреки обыкновению, завелась сразу. На полдвенадцатого было назначено совещание у полковника Малахова, и Колышев, как дисциплинированный офицер, не хотел на него опаздывать.
Человек, который в последнее время приобрел широкую известность под именем Александра Волкова, зевая и потягиваясь, подошел к окну. Его особняк стоял на самом краю поселка, немного на отшибе: хозяин дома не любил чужих глаз. Из окна второго этажа открывался великолепный вид на слегка всхолмленную равнину, кое-где щетинившуюся темными пятнами перелесков, и на весело поблескивавшую в лучах послеполуденного солнца ленту речушки Крапивки, местами проглядывавшую сквозь заросли кустарника на ее берегах.
