Сегодня службы в храме Святой Троицы не было.
Отец Силантий любил отправлять службу, но сегодня то обстоятельство, что ему не нужно было выполнять свои прямые обязанности, связанные с официальной стороной служения Господу, радовало его несказанно, поскольку позволяло в последний раз все обдумать и привести в исполнение его план.., жалкий план, конечно же, и он это отлично сознавал, но это была хоть какая-то попытка накормить волков, не тронув при этом овец, так что Бог, возможно, посмотрит на него сквозь пальцы, когда настанет его очередь предстать перед Страшным судом.
Это был смехотворный самообман – Богу, конечно же, будет недосуг разбираться, сам он открыл тайну исповеди своим старым недругам или сделал это через кого-то… Да он и сам видел в этом фортеле мало смысла, разве что, воспользовавшись своим планом, он получал возможность избежать непосредственного контакта с людьми, которых искренне не любил… Точнее, это они, эти люди, всю жизнь не любили отца Силантия и постоянно отравляли ему существование. Батюшка поднялся по широким, кое-где уже проросшим несмелой травой каменным ступеням и вступил в притвор. Уже здесь, в притворе, в нос шибало свежей краской. Этот въедливый дух перебивал даже застоявшийся запах ладана, заставляя нос отца Силантия морщиться: как-никак это был храм Божий, а не скобяная лавка. Впрочем, раздражения батюшка по этому поводу не испытывал, а если бы и испытывал, то непременно успокоился бы, просто посмотрев на стены восточного нефа, с которых уже были убраны леса, громоздившиеся теперь по левую руку от входа, в западном нефе. Леса тихонько поскрипывали, живописец работал истово, словно дрова на морозе рубил, так что шаткие подмости ходили под ним ходуном.
Батюшка осенил себя крестным знамением, подошел к лесам и задрал голову. Разглядел он, впрочем, немного, отсюда ему были видны только грязные доски помоста да то появлявшийся в поле зрения, то снова исчезавший из вида тощий зад живописца, с которого пустым мешком свисали широкие, замызганные краской рабочие штаны. За работой художник напевал, совсем тихонько, но отец Силантий слышал как летучая мышь и сумел разобрать отдельные слова. Он тихонько вздохнул и снова перекрестился. Богомаз, уйдя, как видно, в работу с головой, монотонно и немелодично напевал себе под нос «Мурку», напрочь позабыв, где находится. Перекрестясь, отец Силантий пожал плечами: он давно убедился в том, что верить в Бога можно по-разному.
