- Все мы твари божьи, - неожиданно согласился незнакомец и тоже закурил. - На, - продолжал он, вынимая из внутреннего кармана пиджака незапечатанный конверт и небрежно протягивая его Андрею, - владей, пресса. Десять штук, один в один. Можешь пересчитать.
Баксы чистые, незасвеченные, так что живи спокойно и радуйся. Машину, блин, купи, а своего "москвича" отдай пионерам, пусть в металлолом снесут.
- Каким пионерам? - безнадежно спросил Андрей, принимая увесистый конверт. - Где ты видел пионеров?
- В Белоруссии. Отгони свою телегу туда, заодно посмотришь, как живет братская республика. Тебе ведь все равно из города сваливать надо.., от греха подальше.
- Господи, - выдавил из себя Андрей, - господи боже мой...
- Да, Андрей Валентинович, - снова переходя на приторно-вежливый тон, сказал незнакомец, - пути господни неисповедимы. Вряд ли вы думали, что так быстро.., наложите в штаны. Не огорчайтесь, вы приняли правильное решение. Единственно правильное, я бы сказал. Инстинкт самосохранения заложен в нас природой, а природа мудра, а главное - предельно честна. Честна, понимаете? Что ж, - он встал и поправил узел галстука, - прощайте, Андрей Валентинович. Я искренне надеюсь, что больше мы с вами не увидимся.
- Я тоже, - криво улыбаясь и глядя в сторону, сказал Кареев. Он не мог смотреть на незнакомца. Отвратительнее всего было чувство огромного облегчения, почти счастья, которое он сейчас испытывал.
Когда Андрей все-таки повернул голову, незнакомец уже исчез, словно растворившись в теплом послеполуденном воздухе. Туго набитый конверт все еще лежал на коленях у Андрея, и он нехотя заглянул вовнутрь. Там действительно лежали доллары - сто зеленых бумажек с двумя нулями и широкой мордой какого-то президента - кажется, Джонсона. Подозрительно оглядевшись, Кареев спрятал конверт во внутренний карман своего демократичного серого в крапинку пиджака. Все было решено, и говорить было совершенно не о чем, и не в чем сомневаться. Впереди его ожидал полугодичный оплаченный отпуск и долгая спокойная жизнь. Спокойная и очень тихая, потому что вряд ли после всего этого он отважится хотя бы еще раз возвысить свой голос за или против чего бы то ни было. Отныне журналист Кареев принадлежал к огромной серой массе воздержавшихся и искренне презирал себя за это.
Медленно шагая по Никитскому бульвару в сторону Тверского, он говорил себе, что отныне это его судьба - жить, презирая себя. Скорее всего, такой образ жизни принесет ощутимые плоды. Вполне вероятно, что он сможет, наконец, перейти на телевидение и даже сделать там быструю карьеру. Нужно только знать, кого топить, а кого превозносить до небес. С этим проблем не будет - ему подскажут и даже подбросят парочку жареных фактов, и через какое-то время он приобретет популярность и то особенное, стеклянное выражение глаз, которое так часто удивляло его у телевизионных обозревателей.
