Потапчук прекрасно понимал, что для экономических диверсий денег должны были напечатать много, очень много, сотни миллионов. Но какова судьба тех денег, он не знал, доступа к информации не было.
«Но кто-то же должен знать все или очень многое о миллионах фальшивых долларов, изготовленных Советским Союзом? Но кто? Кто может знать, почему и откуда сейчас всплыла эта банкнота? Да еще совершенно новенькая с виду, не побывавшая в обороте…»
Поэтому Потапчук и занервничал, попросил своего помощника принести крепкого кофе, закурил сигарету, первую за день. Он глубоко затягивался, выпускал дым, пил горячий кофе и напряженно размышлял, пытаясь докопаться до сути этой истории. В памяти всплывали фамилии, номера телефонов, номера и интерьеры кабинетов, содержание докладных, написанных им самим и другими, которые проходили в то время через руки Потапчука. Приходили на ум и газетные статьи с изобличительными фактами. Удивляло то, как легко и быстро закрывались дела, связанные с самоубийствами высокопоставленных партийных чиновников, управляющих делами Центрального Комитета, и приближенных к ним.
Помощник принес бумаги на подпись, и это отвлекло генерала от его мыслей. Надо было разбираться с документами, а это требовало внимания.
* * *
Поздним сырым вечером, когда на даче уже зажгли в комнатах свет и жарко пылала печка, Иннокентий Васильевич Михалев украдкой посмотрел на часы. До прихода электрички оставалось минут пятьдесят. Его дочь, Анна Иннокентьевна Боброва, сидела на диване, возилась с разноцветными толстыми шерстяными нитками, сматывая их в клубки и складывая в большую корзину.
– Ну что, Анна, я пошел, – сказал Иннокентий Васильевич.
– Сидел бы ты дома! Куда идти – дождь же на улице, ветер. Еще простынешь, потом с тобой возни… Вези тебя в Москву, врачей вызывай, хлопот не оберешься.
– Нет, я пойду, – твердо произнес Иннокентий Васильевич и постучал палкой по полу.
– Делай что хочешь! С тобой никакого сладу. И мама с тобой не могла договориться, и меня ты не слушаешь. А как что случится, так я всегда во всем виновата.
Один ты у нас правильный!
– Ладно, не ворчи. Вся в мать пошла. Та тоже мне жизни не давала, вечно ныла: куда идешь, зачем идешь, не ходи, не встречайся с этими, не пей с теми, не ешь, не кури, сахара много в чай не сыпь… Не мог и не могу я так жить!
– Зато, папа, благодаря этому ты до сих пор жив-здоров, – из-под очков взглянула на отца дочь.
И может, только сейчас она заметила, какой старый у нее отец. А ведь раньше он всегда казался ей крепким и молодым. Да, перед ней сидел настоящий старик, неухоженный, с седой щетиной на щеках, с мятым, неопрятно замотанным шарфом на шее, несуразно худой и длинный.
