- Ты не дура, - другой рукой он накрыл её ладонь. - Ты просто хочешь всё и сразу, а так не бывает.
- Значит, не любишь?
Ей хотелось выяснить это прямо сейчас, потому что она чувствовала, что стоит на краю чёрной, зияющей пропасти, и ей нужно было знать - есть ли в нём отчаянье и смелость, чтобы броситься туда вместе с ней.
- Я такого не говорил, - улыбнулся он. - Давай, не будем об этом сейчас.
- Хорошо, не будем.
Она знала, что если хочешь быть с кем-то рядом, нужно учиться смирению, нужно иногда отступать. Нужно быть, как вода, а не как камень, потому что вода камень точит. Но как это трудно, - если б он только знал, - как трудно!
- Я даже про себя ничего толком не знаю. Ну, не могу понять, люблю или нет, - в приступе правдивости заговорила она. - Когда ты близко, мне кажется, что - да, а когда тебя нет рядом - совсем наоборот.
Он не перебивал, и было непонятно, что он чувствует - разочарование или обиду.
- Плохо, что я тебе всё это говорю? - испуганно спросила Вика. Они только что помирились, и она боялась неверным словом разрушить это хрупкое перемирие.
- Нет, очень даже хорошо. Мне нравится тебя слушать.
Она взяла его руку и приложила к своей разгорячённой щеке.
- Ты такой хороший, а я плохая, - сказала она. - Только не бросай меня.
Его испугал этот внезапный приступ самобичевания, и он ума не мог приложить, что он должен сказать в ответ. И от растерянности, от боязни сказать что-нибудь не то, он снова поцеловал Вику. В самые губы.
И это было самым лучшим ответом.
Самое главное - следовать своей судьбе
Она тихонько приоткрыла дверь палаты, и просунула голову в проём. Четыре кровати, две из них пустуют. На третьей - человек под капельницей, а на четвёртой...
Это был Виктор. И хотя она готовила себя к самому худшему, всё равно сразу его не узнала. И даже не потому, что он сильно похудел, и под глазами легли иссиня-чёрные тени, - выражение глаз изменилось до неузнаваемости. Вернее, это было отсутствие всякого выражения. Он смотрел в потолок - без мысли, без чувства, как будто был уже не здесь, а там, где всё человеческое теряет смысл.
Аккуратно притворив дверь, она прошла и села на край его кровати. Он не повернул головы, - то ли действительно не заметил её присутствия, то ли ему всё было безразлично.
- Здравствуй, - сказала Олеся и тут же спохватилась, потому что это слово здесь, в больничной палате звучало как насмешка. - Это я, Олеся.
Он не ответил, не повернул головы, ни один мускул не дрогнул на его лице, и она с ужасом подумала, что его лицо - белое, застывшее, с чёрными провалами глаз похоже на посмертную маску.
