Мария равнодушно слушала эту историю; в то жестокое, грубое время подобные преступления казались обычными.
- Только матушка Шиг-Али не хотела извести, а хотел его извести кто-то другой, кто в рубашку да в хлеб яду положил... А матушка плачет... сказывает, кабы не Шиг-Али, стояла бы Казань и до сей поры нерушимо, не были бы мы русскими улусниками, и тебя, сыночка моего, не отняли... в чужую веру бы не обратили... Стой, царица, никак ты стрелу хочешь в самострел вставить... погоди: тут хитро слажено... погоди... Ты матушку-то видала?
- Не видала, царевич, а сказывают, она как солнце, как звезда вечерняя, а Шиг-Али... Шиг-Али толстый... живот у него отвислый... как мешок...
Она громко захохотала; глядя на нее, тонким, звенящим смехом залился и царевич.
- Как мешок... как мешок... - повторял он и вдруг неожиданно лукаво спросил:
- А тебе, чай, здесь невесело?
Уголки губ царицы опустились, глаза потухли, лицо вдруг сразу сделалось белым и скорбным.
- Скучно, - отрывисто сказала она, но потом вдруг тряхнула головою и громко крикнула:
- А давай стрельнем вон в ту стену... Видишь: там птица с крыльями лазоревыми писана... Натянем стрелу да пустим в глазок...
И она прицелилась в громадную птицу сирина*, написанную на стене соседнего покоя, куда дверь была раскрыта.
_______________
* С и р и н - сова.
В это время в сенях и переходах поднялась суматоха; слышались торопливые шаги, говор; влетела запыхавшаяся боярыня, махая руками:
- Государь великий жалует... Ахти, матушка-царица, да на тебе и наряд какой?.. И переодеться не успеешь? Да и царевич здесь... с самострелом тешится!
На лицах боярышень был ужас; вбежали постельницы и верховые боярыни и метались, как безумные, но было уже поздно: стройный, величавый, с гордо поднятой головою, опираясь на посох, входил в светлицу царь Иван.
Глава II
ПОВЕЛИТЕЛЬ
Самострел выпал из рук царицы; смертельная бледность, покрывшая внезапно ее щеки, видна была даже сквозь румяна. Опустив ресницы, она старательно отвесила царю глубокий поклон.
Иван молча окинул ее проницательным взглядом.
- Зашел я, бедный, поглядеть на царицу мою богоданную, какими рукодельями, беседами она свою душу спасает, а она, вишь ты, стрельбою тешится. Али очи мои мне лгут, али жену мне на дите малое сменили... да и царевич тут... поди, от материнской плетки сбежал?
Он смеялся, и жутко становилось от его смеха.
Мария молчала. От страха у нее сперло дыхание; от страха забыла она русские слова и только бормотала с влажными от набежавших слез глазами:
