Хочет он, Георгий, Туто проехати,
Хочет он, храбрый, туто проторити;
Нельзя Георгию туто проехати,
Нельзя храброму туто подумати...
И Георгий храбрый проглаголует...
Царь перевернулся в постели и прошептал, скрежеща зубами и сжимая кулаки:
- Сила вас кромешная... изменники!
Бахарь встрепенулся, остановился и, подняв незрячие глаза на царя, спросил, шамкая:
- Что, государь царь, аль сказание не полюбилось? Другую сказку хочешь? О Змее Горыныче, о гуслях-самогудах... аль об Ерше Ершовиче?..
- Сперва кончи про Егорья, - пробурчал Иван, не размыкая глаз.
И Егорий храбрый проглаголует:
Ой, вы, леса темные!
Ой, вы, леса дремучие!
Царь приподнялся. Лицо его было бледно и страшно.
- Слышишь, старик?
- Не слышу, государь...
- Половица скрипит, слышишь?
- Не слышу, государь...
Губы царя беззвучно шевелились:
- Стража крепкая у ворот... а все ж... Подай мне свистелку, старик... Э, да ты не видишь!
Он сам достал из-под подушки серебряный свисток, исполнявший в то время роль колокольчика, и крепко зажал его в руке.
"Господи, - шептали его губы, - только бы утра дождаться... Завтра на заре вырвусь из гнезда лиходеев!"
И нетерпеливо сказал он старику:
- Ну, сказывай, дальше сказывай, убогий.
Зароститеся, леса темные,
По всей земле светло-русской...
Одна лампадка затрещала и потухла.
- Да воскреснет Бог и расточатся враги его...
- Говори, старик, говори, нешто не видишь: сон бежит с глаз моих...
- Забот у тебя не мало, царь-государь...
По Божьему все веленью,
По Георгиеву все моленью...
И долго еще звучал однообразный голос старого бахаря, и долго еще раскачивался он перед царской кроватью, уставясь в одну точку незрячими глазами, но царь не мог заснуть до зари...
Алым пожаром занялась заря над Москвой, вспыхнуло крыльцо палат, что высились златоверхими теремами над кремлевской стеной. Ивану Лыкову не спалось, как и царю, но не от страха, а от великой заботы. Дядя его; князь Михайло Матвеевич, обещал нонче чуть свет царю челом бить, позволил бы он, царь, Ивану в заморские земли ехать, уму-разуму учиться.
Был крепкий мороз-утренник: пощипывало уши, но князю Ивану было жарко. Он распахнул кафтан, подставил морозу румяное лицо и засмеялся без всякой причины, потому что был молод, и потому что заря была алая, и снег казался нежно-алым, особенно мягким и теплым. И Москва была в этот день совсем не такая, как всегда. Особенно красиво вырисовывались гребешки крыш, горела цветная резь теремных вышек; а башни на кремлевской стене казались такими родными, такими близкими и знакомыми... Да и все казалось родным, близким и знакомым: и черная кошка, кравшаяся по снегу, отряхивая лапки, и серая ворона, качавшаяся на заборе, и косматая собачонка с перешибленной лапкой, ковылявшая вдоль по улице, и толпа нищих, серым пятном вырисовывавшаяся на паперти ближней церкви.
