И призрак предка-пуританина, жестковыйного, одетого во все черное, вселился в Фуллера. И Фуллер заговорил голосом, идущим из глубины веков, голосом вешателя ведьм, голосом, полным обиды и справедливого гнева:
— Против чего я выступал? — Против ис-ку-ше-ния!
Сигара Фуллера факелом вспыхнула во тьме, отпугивая легкомысленных беззаботных прохожих. Ночные бабочки и те понимали, что надо держаться подальше. Словно беспокойное красное око, взыскующее правды, метался огонек сигары по всем улицам поселка и наконец затих мокрым изжеванным окурком перед пожарным депо.
Бирс Хинкли, старик-аптекарь, сидел у руля пожарного насоса, в глазах его застыла тоска — тоска по незабвенным дням молодости, когда он еще мог управлять пожарной машиной. И по его лицу было видно, что он мечтает о какой-нибудь новой катастрофе, когда всех молодых угонят и некому будет, кроме него, старика, хоть разок повести пожарную машину к славной победе. В теплые летние вечера старик отдыхал, сидя у руля.
— Дать вам огонька? — спросил он капрала Фуллера, увидев потухший окурок у него в зубах.
— Спасибо, мистер Хинкли, не надо.
— Никогда я не понимал, какое удовольствие находят люди в этих сигарах,
— сказал старик.
— Дело вкуса, — сказал Фуллер, — кому что нравится.
— Да, что одному здорово, то другому смерть, — сказал Хинкли. — Живи и жить давай другим, вот что я всегда говорю. — Он поглядел в потолок: там, наверху, в душистом гнездышке, скрывалась Сюзанна со своей черной кошкой:
— А что мне осталось? Одно удовольствие — смотреть на прежние удовольствия.
Фуллер тоже взглянул на потолок, честно приняв скрытый вызов:
— Будь вы помоложе, вы бы поняли, почему я ей сказал то, что сказал. У меня все нутро переворачивается от этих воображал.
— А как же, — сказал Хинкли, — помню, помню. Не так уж я стар, чтоб не помнить, как от них все нутро переворачивается.
— Если у меня родится дочка, — сказал Фуллер, — лучше пусть она будет некрасивая. Со школы помню этих красивых девчонок: ей-богу, они считали, что лучше их ничего на свете нет!
— Ей-Богу, и я так считаю, — сказал Хинкли.
— Они в твою сторону и не плюнут, если у тебя нет лишних двадцати долларов, чтоб их угощать, ублажать, — сказал Фуллер.
— А зачем? — весело сказал старик. — Будь я красоткой, я бы тоже так себя вел. — Он подумал, покачал головой: — Что же, вы ведь ей все выложили.
— Э-ээ-х! — сказал Фуллер. — Да разве таких проймешь?
— Как знать, — сказал Хинкли. — Есть в театре добрая старая традиция: представление продолжается. Понимаешь, пусть у тебя хоть воспаление легких, пусть твой младенец помирает — все равно: представление продолжается.
