...Он вспомнил свои первые сутки, проведенные в яме под чеченским сортиром - в яме, заполненной почти доверху помоями, говном, мочой и всякими огрызками. Иван стоял по горло в этой жиже, от которой при каждом движении поднималась такая густая вонь, что он почти терял сознание. Руки его были прикованы цепями к вбитым рядом с сортиром толстым бревнам. Тусклый свет проникал к нему в яму только через зияющее над головой отверстие...
Ивана посадили туда после первого, неудавшегося, побега с маковой плантации... Его сильно порвали тогда посланные вдогонку волкодавы. Одного он разорвал почти пополам, схватив руками за челюсти, но остальные три на какое-то время задержали Ивана. Подоспевшие чеченцы набросили на него сеть и волоком притащили обратно на плантацию. Затем его посадили в "карцер" - так чеченцы называли свой сортир...
К концу первых суток он настолько ослабел от усталости и потери крови, что дрожавшие ноги сводило судорогой. Невозможно было даже присесть, не погрузившись с головой в зловонную жижу. Несколько раз он пытался дремать, повиснув на цепях. Но стоило сознанию хоть слегка затуманиться сном, как хватка рук ослабевала, и он резко приходил в себя оттого, что ноздри заполняла едкая, омерзительно воняющая жидкость. Теперь он знал ее уже не только на запах, но и на вкус...
Когда наверху внезапно скрипнула сортирная дверь и в отверстие над головой ударил яркий луч фонарика, Иван, задрав голову, разглядел через дыру бородатое лицо... не выдержал и заплакал. Он кричал что-то несвязное и, сквозь рыдания, просил, умолял пристрелить его, повесить, отдать собакам, сбросить со скалы в ущелье...
Он просил смерти как милости, подаваемой из жалости.
И замолчал, когда услышал в ответ смех чеченца:
- Вай, какой слабый... Нэ мужчина. Такой нэльзя убить. Аллах нэ вэлит. Такой сам сдохнэт.
Затем чеченец стал мочиться ему на голову, смывая горячей струей прилипшие куски говна с волос Ивана и засохшую вонючую грязь с его лба и щек. Иван рвался, дергал цепи, мотал головой, но струя, под хохот чеченца, все равно настигала его...
На вторые сутки Иван завыл... Сначала он просто орал, пока хватало сил. Потом стал завывать по волчьи, находя в диких звуках странное облегчение, забывая, кто он и где находится. Вой, который он издавал, приобретал важное, почти сакральное значение - это был знак его жизни, находящейся на грани смерти. Иван вкладывал в этот вой всю свою жажду свободы, жгучее желание мести, все свои воспоминания. Он сам как бы становился звуком и рвался наружу, вверх из своей зловонной тюрьмы... Собаки в селении поднимали в ответ истошный лай, а он, бессознательным удовлетворением, выл еще громче, еще сильнее...
