Александра Николаевна (наливает себе чай). Какой ты смешной иногда бываешь, Джей... Особенно когда начинаешь злиться.
Андрей Николаевич (отпивает глоток коньяка). Это не злость, Шура, это какое-то другое чувство...
Александра Николаевна. Какое?
Андрей Николаевич (пьет кофе). Грусть... Тоска... Хандра... А может быть, просто... страх, а?..
Александра Николаевна. Страх?
Андрей Николаевич. Да!.. Я ведь все помню, все свои ощущения: сначала онемела левая рука, ночью я проснулся от того, что у меня как будто затекло плечо, и вдруг эта страшная давящая боль в груди...
Александра Николаевна. Все мы герои, ибо умеем забывать, что приговорены к смерти. Кто это сказал?
Андрей Николаевич. Не помню. Саму фразу помню, а вот автора забыл.
Александра Николаевна надевает очки, разворачивает газету, углубляется в чтение.
Андрей Николаевич. А потом были моменты, когда я словно видел себя со стороны:
неподвижное тело, над ним склонились головы в белых колпаках, похожих на поварские...
Александра Николаевна. Что?
Андрей Николаевич. Блюдо, говорю, для червей.
Александра Николаевна (не отрываясь от газеты). У каждого человека бывают периоды душевного смятения... Когда я вспоминаю, какой я была в те годы, когда работала манекенщицей, мне тоже становится грустно. Верится с трудом... Кажется, что этого не было никогда. Сон. Мираж.
Андрей Николаевич. Я утром вспомнил, как мы в Брюсселе по крышам уходили от особистов из репатриационной комиссии. Как они подстрелили танкиста на пожарной лестнице, как он цеплялся за мокрые от дождя железные прутья, а потом все-таки оборвался и молча полетел вниз, на дно двора... Я видел все из чердачного окошка, слышал глухой удар тела об асфальт... А ведь человек всю войну прошел.
(Допивает кофе, коньяк, выколачивает трубку о перила, встает.) Прогуляюсь до телефонной станции, спрошу, что у нас с телефоном.
Проходит в холл, надевает кожаный пиджак.
Александра Николаевна. Возьми Дика.
Андрей Николаевич. Да, конечно...
Проходит через веранду, спускается в сад, кричит: "Дик!.. Дик!.. Ко мне!.." В ответ слышится заливистый радостный лай.
Александра Николаевна углубляется в газету, шевелит губами, покачивает головой.
Неподалеку слышится скрип калитки, шаги по садовой дорожке.
На веранду поднимается Татьяна.Она в трауре: строгое черное платье, тонкая кружевная шаль, один конец которой перекинут через плечо.
Устало опускается на ближайший стул.
Александра Николаевна откладывает газету, снимает очки, смотрит на Татьяну.
