Там все спокойно, но вся деревня поднялась на ноги, и мне говорят, что беглых схватили на горе и всех арестовали, кроме Орлова, который бежал, вылезши сквозь трубу, или вернее, сквозь дымовое отверстие. Несчастный, вместо того, чтобы купить себе хлеба, устроил попойку с товарищами, празднуя их побег. На другой день - наказание плетьми с целью узнать, от кого получены деньги на покупку водки; никто меня не назвал. Гусар предпочел обвинить себя в краже, чем выдать меня, как он мне сказал впоследствии".
Мы проследили внутренний образ княгини Марии Николаевны по письмам первых одиннадцати лет пребывания в Сибири. В это время ссыльным не позволялось писать, и вся скорбная летопись этих одиннадцати лет начертана тонким, изящным {83} почерком княгини. Эти одиннадцать лет начались в Благодатском руднике, где она нанимала в крестьянской избе каморку за десять рублей ассигнациями в месяц (три с полтиной) с дровами и водой; комнату эту она делила с княгиней Трубецкой. Продолжались эти одиннадцать лет в Чите. Здесь она жила в доме диакона, в верхнем этаже; к ним присоединилась их подруга, жена декабриста Ентальцева; комната просторная; дом стоял высоко над рекой, из окна вид на Алтайские горы, внизу ловили рыбу. Здесь, в Чите, родился у Марии Николаевны и умер в тот же день младенец Софья. Мария Николаевна упоминает в письме, как из кровати своей видела прошедшего перед окном Сергея Григорьевича, уносившего гробик...
Из Читы через два года ссыльные переведены в Петровский завод. Там княгиня сперва разделяла с мужем его камеру в каземате, а потом поселилась в собственном домике. О материальном быте наших изгнанников за это время поговорим ниже: им было нелегко, и на переписке всего этого периода лежит печать нужды, борьбы и терпения.
У меня было несколько портретов Марии Николаевны в ту эпоху, преимущественно акварели работы декабриста Николая Бестужева. В особенности один поражает своей мечтательной прелестью. Облокотившись на стол с красной скатертью, сидит она у раскрытого окна, в черном платье, подперев щеку рукою; широкие у плеч рукава, большой на плечах белый батистовый с прошивками воротник, волосы, как во времена Евгения Онегина, - собраны на маковке, а над ушами спадают локонами. В окно виден высокий мачтовый тын, около тына полосатая будка, и рядом с ней - с ружьем, в кивере часовой; за тыном крыша острога, Читинского острога.
{84} За спиной княгини, на стене висит портрет отца ее в генеральском сюртуке, - тоже работы Бестужева, копия с Соколова; и этот портрет отца ее тоже был у меня... Я не могу передать впечатления великой печали, которая дышит в этой маленькой картинке. Но всякий раз, как я смотрел на нее, мне слышались слова одного ее письма из Читы: "Во всей окружающей природе одно только мне родное, - трава на могиле моего ребенка".
