Спиноза признавал, по крайней мере, интеллект, действующий в этом великом целом и устрояющий всю природу; в том была своя философия. Здесь же, в сей новой системе, вынужден я сказать, не нахожу никакой философии.
Материя протяженна, плотна, весома, делима - всем этим я обладаю в той же мере, как и вот этот камень. Но видел ли кто когда-либо ощущающий и мыслящий камень? Если я протяжен, плотен, делим - я обязан этим материи. Но у меня есть чувство и разумение; кому же я ими обязан? Не воде и не тине; весьма вероятно, что обязан я этим чему-то более могущественному, нежели я. Вы говорите мне, будто сила эта - всего лишь комбинация элементов. Докажите же мне это; дайте мне четко узреть, что разумная причина не могла мне дать разума. Вот к чему сводится ваша задача.
Автор успешно сражается со схоластическим богом, с богом, состоящим из противоречивых качеств и коему приписывают, как богам Гомера, людские страсти; бог этот капризен, непостоянен, мстителен, непоследователен, нелеп; но тот же автор не способен сразить Бога мудрецов. Созерцая природу, эти последние допускают разумную высшую силу. Быть может, человеческому разуму не под силу без божественного содействия сделать еще один шаг вперед.
Автор вопрошает, где обитает такое Существо; из того, что ни один человек, не будучи бесконечным, не может ответить, где оно есть, автор заключает: его не существует. Но это не по-философски: ведь из того, что мы не в состоянии указать, где лежит причина некоего следствия, мы не в праве делать вывод, будто причины этой не существует. Не видав никогда канониров, но узрев действие пушечной батареи, вы не можете сказать: "Батарея эта действует лишь сама по себе".
Уж не считает ли он, будто сказать:"Бога не существует" -- достаточно для того, чтобы вам поверили на слово?
Наконец, очень весомое его возражение заключено в указании на несчастья и преступления людского рода - возражение столь же древнее, сколь и носящее философский характер; оно общераспространенное, но фатальное и страшное, ибо ответить на него можно лишь надеждой на лучшую жизнь. Но что это за надежда? Наш разум не дает нам в ней никакой уверенности. Однако я осмеливаюсь сказать: когда нам доказано, что огромное здание, построенное с величайшим искусством, воздвигнуто архитектором, кем бы он ни был, мы обязаны верить в существование этого архитектора, даже если бы само здание обагрилось нашей кровью, было загрязнено нашими преступлениями и если бы оно раздавило нас своими руинами. Я пока не допытываюсь, добр ли означенный архитектор, надлежит ли мне удовлетвориться его постройкой или я должен скорее уйти из этого здания, чем там оставаться, а также довольны ли им те, кто поселился в нем вместе со мной на несколько дней; я исследую лишь одно -- правда ли. что у этого здания есть архитектор, или же сей дом, снабженный огромным числом прекрасных аппартаментов и дрянными мансардами, воздвиг себя сам.
