— Ну что, — спросила я у Мануэля, — может быть, пустим их сюда?
— Вчера вы штурмовали эти ворота, — сказала я назидательно. — А сегодня ищете в замке спасения. Могу ли я верить в ваше раскаяние?
Толстяк, сняв пробитую и прожженную в нескольких местах шляпу, торжественно заявил:
— Сеньор, мы пираты, — но тех, кому обязаны жизнью, мы не подводим…
Почему-то я ему поверила. Мы с Роситой и Мануэлем опустили подъемный мост и открыли ворота.
— Альберто де Карриага! — представился тот, что вел все переговоры. — Держу пари, что сейчас вы сомневаетесь, не рано ли нам поверили, да?
— Сомневаюсь, но все же надеюсь, что совесть ваша не позволит вам отплатить нам злом за доброту…
— Сеньора, — сказал де Карриага, разглядев меня получше. — Позвольте нам принести клятву на верность вашему дому! Эй, вы, бездельники, встаньте на одно колено и подымите правую руку. После того, как я скажу: «Я, Альберто де Карриага…» — каждый из вас произнесет свое имя, а потом будет повторять за мной все слова… Понятно?! Хоть я и лишен сана, но все-таки был когда-то падре!
Карриага опустился на колено рядом с остальными, поднял вверх правую руку и громко произнес:
— Я, Альберто де Карриага…
— Я, Хесус Бартоломее… — сказал мулат с серьгой.
— Я, Педро Лопес… — сказал мрачноватый детина с простодушными глазами и руками палача.
— Я, Альфонсо Диас… — сообщил юноша, похожий на девушку.
— Я, Леон Санчес… — буркнул громила с опаленной бородой.
— …клянусь всемогущим Богом и пресвятой Девой Марией, святой апостольской католической церковью, родной матерью и отцом, детьми, которые уже родились и которым предстоит родиться, что ни под каким видом, ни при какой угрозе и ни под страхом даже самой смерти не откажусь от защиты спасительницы нашей доньи Мерседес-Консуэлы де Костелло де Оро, ее дома, чад и домочадцев! А если я отрешусь от своей клятвы, то да поразит меня проклятье Божье, сожрет геенна огненная и да умру я позорно и бесчестно от руки Всевышнего! Амен.
Разбойники повторяли слова клятвы, а я напряженно разглядывала их лица. Я все хотела уловить иронию, нечто фальшивое, неискреннее… Но лица их не выражали ничего, кроме усталости…
— Ну что ж, сеньоры, — сказала я не без издевки, — да поможет вам Господь вернуться к честной жизни!
Карриага усмехнулся. Это была горькая усмешка человека, который понимает, насколько трудно ему заслужить небесное прощение…
До самого вечера мы занимались похоронными делами. Со стены было видно, что индианки, предводительствуемые вождем, собирают с поля битвы своих погибших соплеменников и уносят их за реку. Под вечер ни одного мертвеца ни на берегу, ни под стенами замка не было. В это же время мы проводили в последний путь моего несчастного кузена, схоронив его во дворе замка. Карриага, надев облачение падре, немного волновался, но вел службу безукоризненно. Я молила Бога отпустить все прегрешения Рамону, но понимала, что такую бездну грехов ему не простят ни в коем случае.
