- Я не умею.
- Умеешь. Я через пол слышал, что под нашей кухней. Полонез Огинского. И "Колдовское озеро". Это Добрынина.
- Ты же не будешь петь полонез?
- Но про озеро могу. - Он хитро посмотрел на нее. - Мне знающие люди шепнули, что ты - самая красивая девчонка в школе.
Полина опешила и от удивления даже открыла рот.
- Неправда... Ты ещё не был в школе. - От обиды она готова была расплакаться. Парень, о котором она думала уже две недели, смеялся над ней.
- Не обижайся, Буратино. Честно говоря, я ещё не разобрался, что за штука такая - красота. Вот тебе Майкл Джексон нравится? А Мадонна? А Кинчев или Тальков?
- Тальков красивый, а Джексон - игрушечный автомат.
- А Лизу Харрисон видела? Англичанка, поет блюзы, голос низкий, худенькая, и вот такущие, - он показал руками очки, - печальные глаза. Сразу понятно, что она не какая-нибудь телка... Думаю, тебя лучше звать Ина.
- Сокращенно от женского варианта Буратина? - Прищурмлась она с вызовом.
- Полина - слишком торжественно и без всякой таинственности.
Полина обмела, потеряв дар речи: говорил Вадим исключительно важные для неё вещи и все точно, как по писанному.
В мае они впервые поцеловались под цветущей черемухой у озера. И расстались до сентября - Вадим уехал на каникулы к бабке с дедом в деревню. А Полине пришлось вместе с матерью хоронить бабушку, жившую в Харькове, потом навестить её новый дом в Киеве. А уж остаток лета провести вместе с отцом, затеявшим строительство настоящего дачного дома.
В конце августа, когда Полина и Вадим встретились в своем подъезде, оказалось, что они не просто друзья или слегка симпатизирующие друг другу представители противоположного пола, а настоящие Ромео и Джульетта.
- Я только о тебе и думал, - шептал Вадим, тыкаясь горячими губами в плечи, шею, волосы Полины, - торопливо, мелко, нежно. - Когда сообщили, что там поезд какой-то перевернулся, чуть с ума не сошел. Хотел в Харьков ехать.
- Это не там... Это же... - Полина теряла голову. - Я жутко тебя люблю, Вадечка...
Октябрьская слякотная хмурь окутала городок. Лес за озером потерял праздничную сумасшедшую какую-то яркость, стоял поредевший, облезлый, покорно мокнущий под холодным дождем. Блочные многоэтажки, довольно веселенькие при солнце, приняли выражение угрюмой тоски - нечто грязно-серое, замкнутое в себя, с темными злыми глазами-окнами. Зато внутри, за покрытым слезными каплями окном - благодать. В квартире тихо и тепло. Приятно, укутавшись в мягкое одеяло, прислушиваться к течению посторонней жизни - хлопанью лифта на лестничной клетке, хриплому гавканью Билла на балконе соседей. К отдаленному, неумелому, но такому уютному бренчанью фортепиано за стеной справа. Неинтересная, блеклая, обыденная жизнь обтекает необитаемый остров, на котором, прижавшись друг к другу, затаились двое. Прикасается к таинственной радости и приобретает завораживающий блеск.
