Чего-чего только не наслушался наш поэт от народных сказителей, от природных златоустов и памятчиков. Выбрался из деревни, зашел в Шилке на вокзал, а там сидят на лавках не то лекторы ученые, не то урки заключенные: языки вытянули и за карманы привязали. Еще в тридцать седьмом году, при культе личности, привязали им, чтоб лишнего не болтали. С той поры мужики молчат, только руками маячат: мол, люди добрые, развяжите.
Развязал поэт языки этим молчунам - десять дней и ночей рассказывали они оч-чень разные истории.
Так и пошло: куда ни поедет Вишняков, везде встретится ему смехотворец да шутник, балясник да зубоскал, да свистун, да ошаульник добрый. В охотничьих зимовьях на Чикое и Газимуре, по Нерче и Онону, Хилку и Ингоде стал собирать поэт блестки словесные, болтомохи интересные.
Собрал - стал печатать в газетах. Народ читает - на ус мотает.
Слава о забайкальских болтомохах пошла по всей Сибири, а после того как один кооператор продал по несколько тысяч за штуку да другой перепродал в Париж - по всему миру разнеслась. Вот американский президент на днях звонит через спутник японскому императору-микадо.
- Дорогой, - говорит, - Микадо Микадович, ну хоть убей меня, не могу выступать в сенате, пока ради настроения не прочитаю новую забайкальскую болтомоху. Выручай, - говорит, - паря!
- Сложное дело, - отвечает император Японии, - ну уж ладно, ради дружбы попробую позвонить на читинское радио, попрошу поменять новую запись болтомох на семнадцать японских компьютеров. Может, согласятся эти гураны...
Вот какова цена узорчатому да переливчатому слову забайкальцев, истинных авторов вишняковских болтомох.
А еще говорят, на днях видели в магазине жену поэта - покупала и купила-таки иголку! Слава тебе, Господь наш милостивый, теперь зашьет мешок - и хоть один поэт в России будет жить по-человечески.
"Ба-абушка-а..."
Нерчинский браконьер Проня Унтиков отыскал медвежью берлогу. Собрался с духом, навострил уши топориком, стал подбираться. От кустика до кустика, от сосны до березы. Миновал старый пень, перешагнул через валежину. Еще два-три шага - и вот чело берлоги. Закуржавела дыра, вмерзли в край рыжие иглы лиственницы, листочки осины краснеют, трепещут, как маленькие флажки от нутряного дыхания берлоги.
Прислушался Проня - тихо внутри, прислушался сильнее - уловил сладкое посапывание и храп далекий-далекий. Перекрестился и заглянул в берлогу. Вот те раз! Прямо у входа сидит на горшке медвежонок и еще лапой за ухом чешет. Проня без всякого нахальства, негромко и уважительно спросил:
