– Влюбилась, – сказала я шепотом. – Вот ведь лишеньки.
Говорил мне батька когда-то, мол, придет время, Лесенька, сердечко-то и дрогнет. А я только фыркала, да нос задирала – вот еще. А выходит, прав был батька – вот оно и случилось. Только как же теперь мне жить дальше, коли князюшку моего от напасти не избавлю? А избавлю, вдруг и разлюбил дуреху такую? «Нет Лесовике места в городище моем…».
– А это уж я решать стану, где мне местечко сыщется. Захочу, и буду в хоромах жить. Ишь, кудеснице указывать будет.
Так опять нос кверху и вздернула. Чалая голову вскинула, на меня поглядела и заржала, поганка. Я ей кулаком в морду ткнула, чтоб не скалилась, а она только расфыркалась. У-у, кобыла-охальница. Так и ругались с ней, покуда ждать пришлось. Потом уж друг от дружки отвернулись, да и замолчали. Чалой спор прискучил, а меня тревога заела. И чего ж это Никуша запропал? Иль в хоромах дурное случилось? И столько всего надумала, что волком взвыла. От меня так баба какая-то и шарахнулась, да к богам взывать стала. Я на нее взгляд кинула, да и отвернулась – что с болезной взять?
А как терпение мое закончилось до капельки, так Никуша и вернулся. Посмотрел на меня и руки вскинул:
– Тихо, ты тихо! – воскликнул. – Чего глазами сверкаешь?
– Где пропал, змей подколодный?
– Так ведь для нас старался! – округлил глаза воевода. – Как мне тебя без дела в хоромы провести? Вот и приказал для свадьбы кухарей собрать, чтоб на весь мир угощений готовили. Сейчас с ними и пойдешь. Только переоденься, Лесовика Берендеевна.
И сунул мне в руки мешок с одежей. А там наряд мужеский. Подняла на него глаза, а воевода ус покручивает, собой довольный.
– Сойдешь за мальчонку-то. Помощником кухаря, стало быть, назовешься. Под шапку волосья спрячешь, да ее на глаза надвинешь, чтоб не признали сразу. Ты ж одна у нас такая – разноглазая. А Олеслава эта только на тебя похожей прикинулась, чует мое сердце. Не такая она, вот ей-ей не такая.
– С глазюками ее я потом разбираться стану, – говорю я Никуше. – А с одежей дело придумал. Только где ж мне тут переодеться?
– Да вон, хоть в лавку скорняка зайди. Я скажу, любой пустит, – отвечает воевода.
Так и сделали. Вскоре я свою одежку на чужую сменила, да свое тряпье себе оставила, в тот же мешок положила. У меня там и бусики жемчужные, и обруч с подвесками знатные. Украдут еще князевы подарочки, а мне потом ворам руки рвать. Да и как Велеславу в мужеском-то показаться? Пусть на красивую смотрит. А кобылку свою домой отправила. Пошептала ей, и пошла моя Чалая, задом виляя. Ни кобыла, а скоморох с гривой. На колбасу бы поганку пустила, да люблю ее, нахальницу. А она знает, потому и ведет себя, как хочет: то с хозяйкой спорит, то ржет над ней.
