– Мне нельзя, – смутился я. – Оно некошерное.
Тетя не расстроилась и, не чокаясь, осушила половину своего бокала одним глотком.
Когда я вернулся домой в половине двенадцатого, свет в гостиной уже не горел. Карми и родители спали. Я поднялся наверх, стараясь не шуметь, и открыл дверь комнаты. Карми лежал на спине у себя в кровати. Было холодно, я никак не мог найти носки, так что включил ночник и стал рыться в шкафу. Найдя наконец что искал, я обернулся к Карми. Его левая рука свисала с кровати. В нескольких сантиметрах от его пальцев я заметил на паркете странное большое пятно темного цвета. Я подошел.
Это была кровь. Пугающая лужа крови, такая маленькая и такая большая одновременно. На несколько секунд я застыл, не зная, что делать.
Наклонившись, я увидел, что левый рукав пижамы Карми тоже в пятнах крови. Дрожащими пальцами я приподнял его.
Я в ужасе уставился на рассекшие предплечье огненно-красные борозды: тонкие как царапины у локтя, они углублялись ближе к запястью и кровоточили.
Карми не шевелился. Я тоже.
Я представил, как он тайком выбрался из комнаты, прошел под дверью родителей – они, наверное, уже спали, – спустился по лестнице в кухню. Представил, как он снял с полки овощерезку, о которую мама поранилась несколько недель назад. Представил, как он сосредоточенно, возможно плача от боли, порезами на коже подвел итог своему отчаянию.
Я бросился прочь из комнаты и заколотил в родительскую дверь.
– Мама! – завопил я с порога. Родители подскочили. – Мама! – повторил я.
– Что? Что такое?
– Карми! Иди туда! – кричал я срывающимся голосом.
Под непонимающим взглядом отца мама поднялась с кровати и пошла за мной в нашу комнату, где мы обнаружили очнувшегося Карми, который растерянно оглядывался по сторонам.
В больничном коридоре мы просидели несколько часов.
Я даже не поранился, потому что по‐настоящему калечат нас не аварии, а люди – своими словами и идиотскими идеями…
Врачи не пустили нас в палату к Карми, которого накачали успокоительными.
Какая‐то женщина, жившая рядом, проснулась от запаха гари и вызвала скорую…
Мама плакала навзрыд, отец смотрел в пустоту, а я сидел с красными, воспаленными, как у наркомана, глазами.
Я пересчитал, их было семеро. Шмуэль, Карми, Нехама, Тувия, Аяла, Шейна и малышка Ривка – ей, наверное, еще и двух не исполнилось…
Подоспел раввин Хирш – ему единственному позволили войти к Карми, который как раз очнулся.
Под его мягкостью скрывалась броня, под которой, в свою очередь, пряталась тоска по умершей матери…
