Очнулся он от касания ее руки. Они гладила прохладной ладонью его лоб, щеки, прикрывала глаза пальцами:
- Вот и закончилось наше счастье, - прошептала она едва слышно.
Он решил, что она говорит о дороге в город. Она, наверное, догадалась.
- Нет, Елисеюшка, все гораздо хуже...
Он отвел ее ладонь с лица, увидел ее глаза и ничего не смог сказать.
- Ты мне потом сам не простишь, я знаю. Ты совсем еще молодой, пройдет время... захочешь детей. А у меня их не будет - и ты не простишь. К тому же я старше тебя на десять лет.
- Тебе моя мама наговорила?
- Твоя мама хорошая. Я бы, наверное, выкинула похлеще в такой ситуации. Понимаю ее.
Она откинулась на спину и, глядя в потолок, сказала сухо и кротко:
- Несколько лет назад аборт сделала. Иногда снится, как маленького убили. Такое мучение... Ты мне не простишь. Может, не скажешь, но подумаешь...
"Но почему?" - хотел спросить он, но вспомнил мамин рассказ о бабушке: "за грехи наши тяжкие". Стало страшно от мысли, что любой поступок может обернуться потом столь страшной болью. Наверное, поэтому промолчал.
С тех пор он ее не видел. Хотя часто толкался на всяких выставках, надеясь встретить ее. Телефон ее не отвечал. А дверь квартиры на его звонки никто не открывал. Может, она уехала в Индию? О таком желании она говорила не раз, некоторое время Елисею так и чудилась она в мареве влажного тропического воздуха, в сплетении жесткой темно-зеленой листвы с алыми пятнами пышных цветов.
Любовное наваждение прошло довольно скоро, все кануло, как бывает в осенний листопад: бесшумно и незаметно листья осыпятся и станет легко и светло. И печально.
Он даже как-то маму спросил об этом.
- Может, она тебя околдовала? - сказала она задумчиво. - А теперь чары растаяли.
- Наверное, теперь ты наколдовала?
- Нет, я не умею, - ответила она слишком серьезно.
Ему даже стало смешно.
***
Через много лет Елисею стали понятны предчувствия Гали. Действительно, трудно было бы смириться. Не об этом ли тосковал Фердинанд, когда умер его сын?
Елисей отодвинулся от окна, к которому подошел на минуту, чтобы отдохнуть от балагана, который царил в изостудии. Дети, обсуждая заданную тему осени, с толкотней, смешками и прочей шумной ерундой, малевали желтые, зеленые, красные облака красок. Старательно воплощали то, что в оцепенении сейчас дремало за окном.
На улице стемнело, сырой воздух сгустился дымкой. Наверное, пойдет дождь, будет мерно и долго кропить крыши, мостовые, размягчая глину вокруг деревьев, глушить назойливый шум города.
