Дальнейшее раскрытие Валерки происходило заочно, после изгнания Елисея из института. Доходили отрывочные слухи о блатной подоплеке его поступления в институт, об удачном, не по способностям, распределении в знаменитую киностудию. Так и наслаивалось одно на другое, пока не родилась уверенность в его прямой причастности к судьбе Елисея...
Есипов стал жевать медленно, глянул на Елисея, отодвинул опустошенную тарелку.
- У меня все было, - он придвинулся. - Деньги, зрелище, бабы, красавица жена, знаменитость. Я получал все, что желал... Все, все было! Знаешь такое, когда разматываешь предысторию какой-нибудь пакости... Ну, чтобы переиначить, избежать, хотя бы мысленно. И всегда находишь такой момент: слово, движение, ход. С которого, понимаешь, все становится неотвратимо. Говорят, Чернобыля не было бы, если бы оператор на пять секунд раньше нажал какую-то кнопку. До этой точки можно было все изменить, а после - никакими силами. Как на машине нужный поворот проскочишь. Сейчас - и неотвратимо. И все, что было - ничто. Ничто! - прошипел он, губы его тряслись и кривились уголками вниз. - У меня ноги холодеют. А что остановит? Что удержит? Блистательная жена? К чему блистательность? И не так все... Деньгами не откупишься никакими. Пробовал. Врачи - такие же ханурики. Гребли охапками, все утешали. Один... один!.. нашелся, сказал, что не надо тратиться. - У Валерки в горле жалобно пискнуло. - Сказал, подлецов только в соблазн вводить. А может, лучше платить? - Он умоляюще глянул на Елисея. - Хоть утешать будут. За деньги все врут.
- Чем же я могу помочь? - спросил Елисей.
Ему было жалко Есипова. Трясущиеся щеки, короткие толстые пальцы, скребущие по столу. Жалко было того стройного, веселого парня, который утонул в этом толстом пропитанном недугом теле.
- По ночам страшно, - глаза Есипова застыли от воспоминания ночных кошмаров, - особенно. Проснусь посреди ночи - и все, так до утра и маюсь... - Его лицо наконец очнулось, он сказал тихо: - Ты не смейся. Не случайно тебе говорю. Когда вспомнил тебя, впервые стал засыпать спокойно. Вспомню - сразу снимается все.
Он грустно вздохнул, обиженно по-детски насупился. У Елисея не проходило ощущение, что он немного пьян, "под наркозом", как он когда-то в юности говаривал.
- Догадывался, что ты все знаешь. Вычислил. Случайности, они нанизываются. Помнишь, в коридоре столкнулись. А потом, уже после, через несколько лет, в метро пересеклись. О-о, я помню твой взгляд! Ты знал уже тогда. А главное - на выставке в этом, в Доме учителя, твою картину видел. Ты там людей наподобие грибов изобразил. Такие серые, ха-ха, как поганки, в небо тянутся, а ноги этакими грибницами в землю корнями уходят. Переплетаются, совокупляются, - прошипел зло Есипов. - Один черный, страшный - это я. - Он покачал головой. - Сходство я уловил. По этому сплетению и понял, что ты все знаешь. Да, мы крепко заплетены. Иной, думаешь, козявка, а копнешь его - и голова кругом пойдет... А один человек на картине, светлый такой, вырвался, помнишь, белым шлейфом в небо поднимается. Это ты... Я сразу понял. Ты еще тогда оторвался от этой слякоти. Может, если бы не я, и тебя бы затянуло? А, вместе с нами?..
