В покоях госпожи для ведьминского ритуала уже было приготовлено все необходимое: покрытая белоснежной тканью постель, тазы с чистой водой, склянки с кровью артахесисов, травы, благовония, красные свечи и кинжал, которым целительница должна была порезать свою ладонь и ладонь госпожи.
— Раздевайся, — приказала Каа-Тсетта, и Мариса как-то медленно и неловко принялась развязывать тесемки на своем платье. Мариса была смелой и своенравной женщиной, но перед этой сморщенной, маленькой старухой робела, как ребенок. — Поторопись. Я видела столько женских и мужских тел, что не перечесть… Твое тело — твой храм, не нужно смущаться показывать его, пускай даже старой ведьме.
Мариса разделась донага и легла на постель, вытягивая ноги, а ведьма, скинув с себя волчью шкуру и оставшись в одном балахоне, принялась зажигать вокруг нее свечи, поднося к фитилям большой палец и шепча что-то себе под нос на древнем языке лесных божеств.
Арвор вздохнул и притянул Исмин к себе. Девушка дрожала от холода, потому что за пределами камеры была глубокая ночь, а заморозки неожиданно ударили еще вечером. В казармах шептались, что это потому, что в дом пришла ведьма… Но Арвор знал: у Каа-Тсетты хорошая репутация, она избавляет женщин от бесплодия, мужчинам возвращает их мужскую силу, а детей лечит от осенней лихорадки, самой страшной болезни их мира. Вряд ли это ведьма принесла с собой холода. Скорей всего, просто испортилась погода…
Исмин льнула к нему всем телом, маленькая и хрупкая, в своем тонком сиреневом платьишке, дышала в шею, щекотала ресницами его подбородок, доверчиво обвивала руками-веточками сильные плечи. Арвор и не знал толком, что испытывает к этой девочке, была ли она для него только другом или чем-то большим, но ему хотелось защитить ее, уберечь от этого жестокого мира… Как только мог. Как умел.
Для Исмин все было иначе: она уже была влюблена в Арвора, и чем дальше — тем крепче. Она не знала раньше чувства любви, да и само слово «любовь» произносила разве что в отношении родителей и сестры, но рядом с этим мужчиной ей было спокойно, и тепло, и сладко. Сейчас, после ночи в лапах патера Мэгли, она особенно остро ощущала пьянящий аромат масел, которыми Арвор натирал свое тело после побоев, его жесткие, в мозолях и порезах, но такие ласковые ладони, его теплое дыхание и хриплый голос, от которого по телу бежали мурашки…
Ей было так плохо в ту проклятую ночь, когда Мэгли делал с ней дикие, безумные вещи, что теперь, чтобы очиститься, она должна была впустить в себя Арвора, должна была почувствовать внутри его пальцы и его член, должна была подставить губы его поцелуям, а тело — его ласкам. Она должна была запечатать его нежностью, его страстью, его чувственным напором всю ту боль, что причинили ей до этого.
