Рассмеявшись, знакомая опустила руку, чтобы Гомер вспомнил запах, и с любовью почесала ему шейку. Он ответил довольным урчанием.
Незаметно для себя люди инстинктивно старались обращаться с Гомером поласковее. То чувство, которое возникло у меня в первый вечер наедине с Гомером: что, когда Гомер тебе доверяет, это что-нибудь да значит, — это чувство делает тебя другим. И, кажется, все мои знакомые испытывали то же самое.
В те времена Саут-Бич был населен людьми, по большей части перебравшимися сюда из других мест, оттуда, где они слыли «неудачниками» или личностями «со странностями» — словом, не такими, как все. Тут были и художники, и писатели, и травести. Встречались и такие умельцы, которые наряжались и гримировались так, что, скажем, левой половиной могли изображать женщину, а правой — мужчину. Этот номер имел неизменный успех у завсегдатаев ночных заведений. Вот почему в какой-то момент мы про себя стали называть Саут-Бич «Островом брошенных игрушек»[7].
Кто как, а Мелисса опекала изгоев и чудаков, устроив у себя в доме что-то вроде артистического салона. Вероятно, потому, что Гомера можно было отнести и к тем и к другим, кого сторонились все «нормальные» люди, — все, кто с ним знакомился, тут же подпадали под его обаяние.
Но лично я так не считаю.
Одна моя приятельница как-то спросила, почему, на мой взгляд, на нас так действуют истории о животных, совершающих героические поступки. Взять, например, кошку, вынесшую котят из горящего дома. Или пса, что пересек пустыню в Ираке (а это миль пятьдесят), чтобы найти кормившего его солдата.
Вопрос застал меня врасплох, и ответила я уклончиво: мол, сама чувствую их обаяние. Но несколько дней спустя мне вдруг подумалось, что эти поступки почти материальное свидетельство объективного морального порядка. Иными словами, они воплощают в себе божественное начало. Они, как мне кажется, подтверждают: то, что нам дорого и трогает нас до слез — любовь, отвага, верность, альтруизм, — вовсе не абстракции, придуманные из ничего. То, что они не чужды и животным, показывает человеку, что все это часть бытия. Это вовсе не выдумки, которые просто передаются из поколения в поколение в виде сказок или мифов.
Слепота Гомера не одарила его сверхъестественными способностями. Она не сделала его проницательнее и не наделила умением видеть то, что скрыто в характерах других животных. Однако она открывала лучшее в тех, кто окружал его. Нашим друзьям было известно, что парочка, которая принесла Гомера в ветеринарную клинику, настаивала на его усыплении. Еще десяток других людей, не раздумывая, отказались приютить его. Такое положение вещей неминуемо разбивало всех, причастных к судьбе Гомера, на два лагеря: «мы» и «они». Быть одним из «нас» означало осознавать всю незаурядность Гомера, быть к нему добрее и не отвергать его, несмотря на его несходство с остальными. Это значило быть лучше и выше «них», отказавшихся от него.
