Возвращаться в свою квартиру — без окон, без воды, без электричества и без телефона — было незачем. Мы с Элизой сидели на полу и тихо разговаривали. У нас не было никаких планов, мы не знали, что будем делать даже сегодня, когда рассветет. Кругом царила непривычная тишина. Изредка по тротуару стучали шаги прохожих. Жюгждене уже умерла, а Генюшене скорая помощь увезла в больницу. А мы без конца разговаривали, с необычайной радостью и грустью вспоминая наше знакомство, жизнь в Клайпеде и в Каунасе, нашу удивительную любовь. Казалось, теперь лучше бы вообще перестать жить, ничего больше не чувствовать, не видеть ужасов, которые, несомненно, в ближайшие дни и годы придется испытать всем, всем, а значит, и нам. И я уже подумал: не лучше ли взять из стола револьвер и все кончить…
Это была, конечно, случайная мысль в минуту слабости. Да и инстинкт жизни в нас был силен. Нам казалось, что мы только-только начали жить, дышать, только-только начали осмысленное существование. И теперь, когда все рушилось и гибло, жить хотелось еще сильней — и любить, и радоваться, и растить сына, и работать, и всем этим дорожить во много раз сильнее, чем до сих пор… Удивительно прекрасной казалась нам теперь жизнь мирного времени с повседневными заботами, делами и мечтами, с маленькими радостями, — казалось, она никогда больше не вернется…
Элиза тревожилась о сыне. Если б он был здесь… Но, может, там, в Каунасе, ему лучше, может, тут он больше будет подвергаться опасности? Мы знали, что нет никакой возможности связаться с Каунасом… Во всяком случае, в ближайшее время… А что будет дальше? Что будет дальше?..
Рассвело. Невыспавшиеся люди расхаживали вокруг дома, показывали друг другу обнаруженные на земле осколки и говорили:
— Бомбы совсем… не цементные…
— Но небольшого калибра… Скоро у них кончится весь запас…
— Пока солнце взойдет, роса глаза выест…
— Калибра-то небольшого, но нашей соседки уже нет…
— Жюгждене умерла?.. Вечная память… Хорошая была женщина…
— А что дальше-то будет?
Люди поглядывали друг на друга и избегали слишком откровенно выражать свои мнения.
Я ушел в Наркомат.
Путь, как я уже говорил, был не близкий. На улицах полно людей. Одни — спокойные, другие нагружали тележки имуществом и куда-то тащили их. Толпы испуганных горожан собирались в подворотнях еврейских кварталов и вполголоса о чем-то говорили. Кое-где на углах улиц торчали парни с нахальными лицами, зло улыбались и курили. Я прошел мимо нескольких домов, в которые угодили бомбы. Упавшая стена завалила пол-улицы, и люди смотрели на этот завал. Женщины рыдали. В другом месте обвалилось полдома, и на втором и третьем этажах в комнатах виднелась опрокинутая мебель, лежали покореженные железные койки… Первые картины войны…
