— Вы знаете, тут кое-кто уже порывался мобилизовать вашу машину…
— Это почему же? — удивился я.
— Война… — сказал рядом незнакомый человек. — Самолеты видели?
Только теперь я начал осознавать, что надвинулось что-то неизбежное, страшное, неведомое.
Человек смотрел на нас как на наивных чудаков.
— Еще ночью началось. Говорят, наши ворвались в Пруссию, наша авиация бомбила Берлин…
Кто там разберет, сколько правды в его словах… Ворвались в Пруссию? Бомбят Берлин?
К нам подошли какие-то незнакомые должностные лица с явным намерением забрать нашу машину. Узнав меня, отошли, и мы смогли уехать в Вильнюс.
В Вильнюсе улицы кишели людьми. Сперва казалось, что они, как всегда по воскресеньям, гуляют, беседуют, наслаждаются досугом. Но когда мы остановились на центральной улице у горкома партии, то увидели, что люди тревожны, испуганы, растеряны. Я взбежал по лестнице и спросил, где секретари. Секретарь Балтрушка в своем кабинете с кем-то совещался. Я не хотел им мешать. Какой-то сотрудник Комитета, которого я встретил, тоже подтвердил слухи, что наша армия ворвалась в Пруссию. Хотелось бы этому верить, тем более что мой собеседник рассуждал:
— Ничего! Красная Армия уже отразила врага. Скоро окончательно разгромит. Врага мы будем громить на его территории!
Последнюю фразу не однажды мы слышали в выступлениях различных докладчиков, читали в газетах. Она успокаивала. Когда я вышел на улицу, где-то за вокзалом ухнули взрывы. Говорили, что немцы бомбят склады. Элизу я послал домой. Встреченные знакомые рассказали, что они шли по улице где-то в районе старого города, когда немецкий самолет сбросил бомбу, она пробила потолок, потом было видно, как в зале долго качалась и кружилась люстра. Кто-то сказал, что несколько трупов лежат у Зеленого моста. Пока мы разговаривали, за вокзалом снова ухнули взрывы, но самолетов что-то не было слышно.
Я снова зашел в горком партии. Здесь я встретил несколько сотрудников. Они пересказывали речь Молотова и оптимистически говорили о ходе войны. Я глубоко верил в мощь Красной Армии и готовность нашей страны отразить любые неожиданности. И все-таки меня охватила тревога. Я хорошо понимал, что военное счастье очень переменчиво, что если даже наша армия действительно вошла в Пруссию, это еще не значит, что районы, находящиеся поблизости с Германией, и в первую очередь Литва, не могут быть временно оккупированы. В тот же день поползли противоположные слухи — что Алитус и Каунас уже заняты и что немцы подходят к Вильнюсу. Усталый, голодный, я вернулся домой. Я обрадовался, что Элиза довольно спокойна. Она волновалась только из-за сына, который был в Каунасе. Пересказал ей услышанное, стараясь оптимистически изобразить положение. Я расхаживал по квартире, в которой мы жили несколько месяцев, смотрел на любимые книги, которые собирал уже много лет, и мне не верилось, что жизнь наша рушится, что сейчас, в этот час, в эту минуту, происходит ломка в жизни миллионов людей.
