– Лела, ты едешь? – Цицо указывает на автобус. Рядом Ираклий, не отстающий от Лелы ни на шаг.
– Еду, Цицо-мас[2], – отвечает Лела. – Дети тоже хотят поехать.
Цицо ненадолго задумывается. Потом, не отвечая Леле, подходит к Дали и о чем-то с ней говорит.
Дали смотрит на детишек, отсеивая маленьких и несмышленых. Остальным указывает на автобус:
– Езжайте, только ведите себя тихо и будьте умницами.
Ираклий, Васка, Леван и их ровесники бросаются в автобус с такой радостью, будто собрались не на кладбище, а по какому-то приятному делу.
Лела поднимается в автобус и идет к заднему окну. Оттуда видны стоящие рядом с Дали у ворот детишки – Коля, Стелла, Пако и другие. Кто-то плачет и прижимается к толстым ногам Дали. Автобус потихоньку трогается, выпустив черный дым, и следует за машиной, которая везет тело Серго на кладбище. В интернате не нашлось фотографии, иначе увеличенный снимок Серго установили бы на ветровом стекле, как положено. Машина идет тихим ходом, так, как несли бы гроб мужчины, подхватив с четырех углов, словно спешка в последнем пути оскорбительна для Божьего творения. Автобус плетется, будто еле волочит ноги. Дали, дети, ворота интерната остаются позади.
Автобус останавливается у Авчальского кладбища. Гульнара, учительница труда, неповоротливая, с крючковатым носом, поручает Леле следить за детьми и, сверкнув глазами, велит им ни на шаг не отходить от Лелы. Интернатовцы встают в строй, как некогда советские школьники на «маршировках», распределяются попарно, держась за руки.
На кладбище жарит солнце. Маленькая процессия поднимается по склону. Лела смотрит на могилы и думает: «Так вот где хоронят обычных людей. А иногда и дебилов. Интересно, нет ли отдельного кладбища для дебилов, или кладбище для всех одно? Земля есть земля». Ребятишки рассматривают надгробия. Те, кто знает буквы, читают имена.
Могила выкопана. Гроб ставят рядом с ямой. Священник отпевает Серго. Что-то бормочет. Учителя выглядят немного подавленными и уставшими. Солнце иссушило землю, и с каждым шагом поднимаются клубы пыли.
Неподалеку от ворот кладбища стоит вытянутая в ширину девятиэтажка. Лела приглядывается к зданию. Правая часть дома почти разрушена, из-за пожара или землетрясения, кто знает. Остались только стены с черными провалами, сквозь которые видна улица на той стороне. Словом, не дом, а развалина, хотя если присмотреться к левому краю, догадаешься, что там по-прежнему живут люди. На веревках, натянутых на выцветших балконах, сушится белье, кое-где висят связки лука, чеснока, имеретинского шафрана, а порой и собранные в чулок неколотые орехи. Левый, обитаемый край дома словно перевешивает разрушенный правый – наверное, из-за тяжести жильцов, – и кажется, будто девятиэтажка постепенно уходит под землю.
