Но я почти и не думала о принце. Уж точно не по утрам, первой мыслью после пробуждения. Не во время обеда, когда подавали суп. И не перед сном, глядя на мерцающее пламя свечи на столике у моей кровати.
Меня совершенно не беспокоило, что он заперт в темноте, без света. И не волновало, вернулся ли к нему аппетит после болезни.
Такие пустяки совершенно не занимали мою голову.
Мама вздрогнула, когда я дёрнула узелок в волосах. Опомнившись, я тут же сосредоточилась на текущем занятии, ругая себя за разгулявшиеся мысли.
― Прости, ― я наклонилась, чтобы обнять её со спины. ― Я постараюсь осторожнее.
Она тихонько рассмеялась. Прозвучало устало, но она всегда казалась уставшей. Сегодня был хороший день ― она могла немного двигаться. Мама согласилась принять сидячее положение и даже смогла выпить утром чай без чьей-либо помощи.
Я продолжила расчёсывать её длинные рыжие волосы, только уже аккуратнее, сконцентрировавшись на движениях расчёски.
― Вот так, ― я отступила на шаг, оглядывая результат своей работы. ― Выглядишь замечательно.
Медленно, потому что ей это стоило огромных усилий, она чуть повернулась и протянула ко мне руку, чтобы я сжала её в ответ.
Я взяла её ладонь в свою, стараясь не думать о том, какой слабой она стала. Её кожа казалась настолько тонкой, что я могла прочувствовать каждую косточку.
― Люблю… тебя, ― прошептала она.
― Я тоже тебя люблю, мам, ― горло сдавило от эмоций. Она почти не разговаривала. Для неё это было сложно и отнимало много сил.
Воспользовавшись тем, что я стояла за ней, я поморгала несколько раз, прогоняя лишнюю влагу, собравшуюся у нижнего ряда ресниц. Как только мне удалось взять себя в руки, я обошла маму и тепло улыбнулась ей.
И хотя она едва ли могла ответить тем же, её глаза лучились теплотой. Она скрывала от нас боль, насколько могла ― не хотела быть обузой для своей семьи.
Когда её тело начало отказывать, она не сказала ни единой душе. Иногда она роняла то книгу, то чашку и списывала это на свою неуклюжесть. Но со временем болезнь дошла до ног, и мама начала спотыкаться и падать. Когда она упала с лестницы и не сумела подняться, наши врачи обследовали её на предмет переломов. И обнаружили нечто похуже.
Они не верили, что она когда-нибудь поправится, сомневались в существовании лекарства. Мы даже не знали, что это было: проклятье из Разлома или просто болезнь. Она была единственная с таким недугом.
Я не могла избавиться от мысли: вдруг у реновийских врачей есть лекарство? Может, они уже сталкивались с чем-то подобным раньше. Может, у них были ресурсы, чтобы исследовать подобные случаи. Видят небеса, у нас такой возможности не было.
