- У него дело лучше пошло. Вылечили - и в своем полку летает. Может, и Героя уже получил...
Ну вот он и выложил все. Но он-то знал, что главное осталось за пределами его рассказа. Главное - тот голос: "Что ты наобещал немцам?" Главное - вежливые слова в Политуправлении: "У нас нет к вам никаких претензий, но плен есть плен". Он знал - был только один способ разделаться с этим: вернуться в строй не с киноаппаратом в руках - стрелком-радистом, в пехоте, как угодно, но только быть со всеми до конца. Не вышло.
Расскажи он и это, он бы рассказал почти все. Теперь он знал наверняка, что рассказывать не нужно. Это не приносит облегчения. Слова не подчиняются, не повинуются, все, что ты думал, все, что хотел сказать, так и не облеклось в слово, все осталось с тобой и давит тебя по-прежнему. Или теперь полегче? Или это только кажется?
Саша застала Митю и Лешу в полной темноте, Она зажгла огонь - в комнате стоял дым столбом, на блюдце - гора окурков.
...А на следующий день они провожали Лешу. Еще совсем недавно, мальчишкой, он стоял рядом со своим мелитопольским поездом и, впервые уезжая из дому, глядел на всех чуть испугано - такой неуклюжий, долговязый и нескладный. А теперь пилотка лихо сидит на круглой, коротко остриженной голове. Сияет наутюженный Анисьей Матвеевной и пришитый Сашей подворотничок. И молодое лицо стало тверже, уверенней, и забота на нем другая. Саша старалась не смотреть на Митю, ей было страшно. Лишь раз мельком взглянула на его злое лицо - и отвела глаза.
Поезд тронулся. Саша пошла следом, ловя глазами улыбку брата. И вдруг сквозь стук колес, сквозь топот других бегущих ног она отчетливо услышала, вернее, угадала знакомый шаг - это был Митя. Он взял ее за руку. Не стало поезда, не стало толпы.
Они медленно шли по улице. Губы его были крепко сжаты. Саша шла рядом с ним и думала: "Сейчас я скажу все, как велел Леша, скажу ему, что все понимаю. Что люблю и все, все понимаю. И нам сразу станет легко - и мне и ему. Я буду ему товарищем, опорой и никогда больше не стану обижаться. Ведь я и в самом деле все поняла. Вот сейчас..."
И вдруг он остановился и настороженно глянул ей прямо в глаза.
- Ну, скажи правду: жаловалась? Саша не отвела глаз.
- Жаловалась, - ответила она тихо. И отняла руку.
- Эх, бабье, куриный народ, - сказал Митя вскоре после возвращения с фронта. - Как же можно без карты?
Он склеил ее из каких-то обрывков, вырезал флажки из бумаги, попросил Зою, чтобы в школе она окунула их в красные чернила. Смастерил из проволоки что-то вроде булавок и каждый вечер, слушая последнюю сводку, стоял перед картой - он повесил ее на стене. Движение флажков на карте вызывало на его лице гримасу злости или улыбку. Митя сдвинул брови - значит, потери велики. Заблестели глаза - значит, мы продвинулись вперед. Если красный флажок продвигался вперед - это значило, что сегодня вечером, посадив на колени Аню, он будет читать ей вслух или рассказывать что-нибудь про белого медвежонка, которого приручил когда-то, про дельфинов в море, про пингвиний детский сад.
