В интервале между реанимацией номер пять и номер шесть твое объяснение, что мужик умирает и нет пути назад, начинает проникать в головы его матери и жены.
После шестой реанимации они решают отпустить его, и он умирает окончательно в эту самую минуту.
И только после этого ты начинаешь свой обычный трудовой день.
Есть дни, когда все вроде хорошо и после ланча ты уже изготовился перейти в режим ожидания, и тут тебе из приемного отделения доставляют преогромнейшего мужика в совершенно спутанном сознании. И ты пытаешься назначить всякие исследования и смирительные лекарства, но ничего не работает, даже дозы, способные свалить слона, и, чтобы взять даже простой анализ крови, весь наличный персонал должен висеть на нем, а тебе надо еще запихнуть его в МРТ и продержать там хотя бы полчаса.
И так проходит пара часов (украденных у послеобеденной дремы). В конце концов ты ломаешься, парализуешь его, интубируешь и ставишь на вентилятор, и делаешь МРТ и спинальную пункцию, и в результате все равно ничего не понимаешь. И рядом с тобой нет инфекционистов с невропатологами, которые тоже, наверно, ничего не поймут, но облекут свое непонимание в такие красивые слова, что тебе сразу станет легче.
Но тебе продолжает быть нескучно, потому что ты его так хорошо успокоил, что давление уже по нулям и надо это лечить. По крайней мере, это что-то, что ты умеешь делать. И он не прыгает по палате, и можно дожить до утра, когда начнут поступать результаты посевов и всего прочего.
А назавтра опять тихо…
И после пяти дней ты садишься в верный «форд», желтый и рычащий всеми своими 250 лошадьми, и возвращаешься домой тоже не особенно отдохнувший, но все же не выжженный весь внутри.
Лучший отдых – смена занятий.
Конец недели в преддверии рая
Всю пятницу с семи утра я лечил очень старого пациента в септическом шоке, с дыхательной и почечной недостаточностью, на вентиляторе, и периодически общался с его семьей, чтобы удостовериться, что мы все вместе идем правильной дорогой.
К шести вечера мы все вместе согласились, что правильная дорога ведет в никуда, я начал ему лить морфий, отключил от дыхательной машины, и он мирно ушел ровно за десять минут до конца моей смены.
Всю субботу я лечил не очень старого пациента в септическом шоке, с обширным инфарктом миокарда, с почечной и печеночной недостаточностью и периодически общался с его семьей, чтобы удостовериться, что мы все вместе идем правильной дорогой. Пациент сам никогда не хотел быть ни на каких трубках и машинах, семья, с одной стороны, не понимала, как это все плохо, с другой стороны – одновременно была готова дать ему умереть спокойно, но у меня было чувство, что вот-вот я его протолкну через перевал и он начнет выкарабкиваться…
