Рая кусала губы и хлопала ресницами, делая невинный вид. В ее взгляде блестел огонек испуга, грозя обернуться настоящей эмоциональной бурей.
“Нужно соврать, иначе меня не пустят”, — из-за худенькой комплекции пока еще не видно живота, хотя наступил уже шестой месяц.
— Есть.
— Сколько?
“Надо сказать, что двое. Если один — все равно не пустит”
— Мальчик и девочка, — девушка снова захлопала густыми ресницами.
— Раз двое, рожать, видно, больше не придется. Теперь слушай: центральная нервная система поражена полностью, костный мозг поражен полностью…
“Ну ладно, станет немножко нервным. На самом деле мы все — немножко нервные, но это не такая уж и большая беда”
— И еще: если заплачешь — я тебя сразу отправлю домой. Обниматься и целоваться нельзя. Близко не подходить. Даю полчаса.
“Я отсюда никуда не уйду. А если и уйду, то только с ним. Клянусь!..”
Общежитие располагалось в здании городской больницы, в гинекологическом отделении. Этому было простое объяснение: его проще дезактивировать плюс совсем рядом два душа и ванная. Большинство помещений выложены кафелем, стояла мебель из нержавеющей стали. Стены и потолки выкрашены в белую масляную краску.
“Идеальные” условия для дезактивации.
Однако помещения эти быстро превратились в “радиационный свинарник”: остался только один душ на двадцать пять человек, выделенные комнаты для работы и спален превратились в одно целое, а уж про туалеты и говорить нечего. Кровати с сияюще чистым постельным бельем расставили в хаосном порядке и сделали из них коровьи стойла — ученые, вернувшись со станции, заваливались спать прямо в одежде, не снимая ее.
Александру пришлось поработать в подобных условиях.
Поздно вечером после большой пробежки между штабом правительственной комиссии и атомной станцией, он вернулся в общежитие полностью разбитым. Ученый, пребывая в Киеве, не представлял себе, где будет спать и что будет есть, лишь ближе к ночи один из милиционеров провел его в “гинекологию”, где большинство приезжих сюда работников уже мирно посапывали в постелях.
Боровой завалился на одну из грязных постелей, не снимая формы, растянулся во весь рост и, прикрыв веки, погрузился в сон. Сквозь неясное сновидение он услышал чью-то возню на соседней кровати, но не придал этому значения, продолжив спать.
На следующее утро, наступившее в пять утра, ученый разомкнул веки и тут же сощурил их от больно бьющего по глазам солнечного света. Что-то промычал себе под нос и, проведя рукой по волосам, перевернулся на другой бок.
