— Беременность семь недель, — сухо объявила врач.
— Как? — воскликнула ошеломленная Марина.
— Как-как! Как будто не знаешь откуда дети берутся! — проворчала она, но посмотрев на Марину, на ее растерянность, она немного смягчилась. — Мамочкой скоро станешь, беременность ведь не первая поди?
— Не первая, — ответила Марина глухо и комок подкатил к горлу, она растерянно улыбнулась и тяжело начала спускаться с кресла. Но тоненькие ощущения счастья делали свое дело, они окутывали ее, побеждая все страхи. Она забрала обменную карту и вышла с твердым убеждением, что это счастье будет ее, лично ее и никто ей не сможет помешать, и словно бросая вызов Судьбе она решительно направлялась к своему счастью, не желая ни с кем делиться им. И возможно даже с Артемием.
А он ждал ее. Уже было поздно, но она не позвонила, хотя уже давно должна была выйти от врача.
«А ведь обещала!», — сердился он, коря себя зато, что доверился ей и отпустил ее одну. Какое-то тревожное беспокойство не покидало его. Было ощущение, чего-то скоротечного и в то же время очень трепетного и беззащитного. Он ждал. А тревога разливалась по всему телу.
Было уже темно за оком и тихо в помещении. Все ушли. И вдруг, раздался звонок, таким громким он показался Артемию в этой тишине ожидания.
— Здравствуйте, больница номер два, скажите Сикорская Марина Георгиевна работает в данном учреждении?
— Да, — ответил Артемий Васильевич.
— Вы можете оповестить родственников, что она жива, только в тяжелом состоянии. Сейчас в реанимации, — далее прозвучал адрес, где находится больница, ватной рукой он записывал.
Она бежала, бежала от фашистов, белогвардейцев, она сбегала с тюрьмы, применив все возможности своего мозга. Они сами помогали ей и чуть было не нашли ее сына, которого она прятала, не боясь за свою жизнь.
— Марина, просыпайся, открой глаза! Просыпайся! Милая, проснись! Марина! — слышала она чей-то шепот.
Она медленно открыла глаза и никого не увидела, слышала только голоса, которые ей показались очень знакомыми, но она не могла их вспомнить.
— Марина, ты умничка, молодец! Любимая моя! — звучали эхом слова, но она никак не могла разглядеть лица, все были одним пятном, размытым донельзя.
— А где фашисты? — тихо спросила она. — Где мой сын?
— Марина Георгиевна, Вы в больнице, была жуткая авария, Вы чудом остались живы, Вас оперировал наш лучший врач.
"Его будет оперировать лучший…", — пронеслись воспоминания.
— Где мой сын? — она смотрела вокруг и никого не могла разглядеть, только расплывчатые образы, а потом услышала знакомый голос и вспомнила его.
