— Не понимаю эту глупость. Какое хождение, с какой целью? Да разве мы из народа выходили? Мы что, баре? Отцы наши капиталами ворочают? Да наши с ветеринарного все лето из деревни не вылезают. Вспомните, как правительство каждый год призывало нас на борьбу с сапом и сибирской язвой. Тогда побоку были каникулы, летние вакансии, и не в родные Палестины, а в глухие места эпизоотий[9] пожалуйте по доброй воле. И шли, как один. Разве не так? А вспомните прошлый год, страшный год, когда с медицинского многие уехали по просьбе земств и Министерства внутренних дел в Астраханский край на холеру. Молодым дайте государственную задачу, только по душе, они горы сроют, другие насыпят.
Андрей Остроумов ответил мягко, но непреклонно:
— Хорошо. Согласен. Я эти лозунги тоже отвожу: «Иди в огонь, иди и гибни, бросайся прямо в пламя и погибай — умрешь недаром: дело прочно, коли кровь под ним». Метнув острый взгляд в сторону Кибальчича, он все более стал наседать на рукастого ветеринара: — Но ты, брат, путаешь профессиональные наезды, исполнение долга врача и ветеринара с каждодневным, в поте и робе крестьянина труде в наших гибнущих от нищеты и темени селениях. Когда молодежь, взяв в дорогу знания и идеи доброго, справедливого устройства жизни, войдет и растворится в народе, мы по песчинке соберем новое общественное устройство. Я понимаю, что кроме пропаганды знаний, передовых социальных идей, нужно еще…
— Покончить с самодержавием, — тихо обронил Кибальчич и, тонко усмехнувшись, спросил Андрея: — Теорию малых дел разделяете, «Неделю»[10] почитываете?
Остроумов на миг смешался от тихого голоса и этой тонкой, какой-то нездешней усмешки. Но по взрывчатой своей натуре резко развернулся от старообразного оппонента и, глядя в упор на Кибальчича, по-уральски окая, сказал:
— И «Неделю» читал, и нечаевский «Катехизис революционера». Но свое скажу: сила новая не в верху, а в темном бору собирается в вихрь, который все понесет по своему направлению. Сверху что ни давай — народ не примет. Все пойдет от нивы, деревни, а вовсе не из Петербурга и Москвы. Народу же подняться трудно, потому что это влечет разорение семьи, голод, болезнь, даже наши окаянные пожары… Проповедуйте ему, народу, не Фейербаха и Бабефа, а понятную ему религию земли. А так — кровь, кровь…
Мамин молчал. «Мыслящий реалист», то есть интеллигент, знающий дело, боролся в нем с недоверием к этому самому интеллигенту. На Урале интеллигент — это горный инженер, барин из бар. Вон висимский управляющий Константин Павлович Поленов и Московский университет кончал, и Академию Генштаба, к профессорскому званию готовился, книги и журналы из-за границы возами выписывал — куда как не интеллигент! — а все барин. Нет, тут думать да думать, много знать, учиться и думать. А разговорные сшибки, что ж? И он усмехнулся, вспомнив любимое уральское присловие: и птица перо в перо не родится, а человек и подавно.
