Пока я разглядываю пролетающие мимо зеленые холмы, их цвет такой живой, что не придуманы ещё те буквы, которыми это можно было бы описать. А вчера вечером, перед грозой, в сумраке их цвет был настолько глубокий, что мне казалось, я утону, если посмотрю хотя бы ещё раз. Публиковать ничего не хочется, потому что это всё какое-то очень тонкое, словно с меня сняли броню, а затем одежду. Мне нечем пока защитить то, что я чувствую и я не хочу, чтобы кто-то знал то, чему даже я пока не могу подобрать достаточных слов. Я не то что прекратила искать связь, я даже не фотографирую ничего на телефон. Как минимум, потому что всё, что я сейчас вижу не схватит ни одна камера. То, как крепко держит тебя тёплая рука, когда ты едешь на лонгборде, то как ветер разбрасывает пепельные волосы по плечам, на которых живёт космос или то, как идёт пар от тела, когда ты горячая забегаешь в прохладную воду. У меня, вероятно, период отрицания. Не хочется ничего из той жизни, которой я жила ещё пару дней назад. Любая мысль о публикациях и людях в том, почти уже несуществующем мире, вызывает отчётливый приступ тошноты. Но пока время не перевалило за середину и всё только начинается, я стараюсь расслабиться, насколько это возможно, вытащить голову из петли, в которую сама себя втянула. Иногда дёргаю за верёвку, пытаясь понять, насколько она крепка и всё ещё чувствую, что не готова её оборвать».
***
Уже почти совсем стемнело, когда между холмами, заросшими лесом, показалось солнце. Оно светило в оторванный кусок тучи. Зрелище было великолепное. Марго взяла из холодильника бутерброд и перелезла на соседнее с Никой сидение.
– Держи. Мы в пути уже довольно долго. Ты, наверное, проголодалась… – девушка протянула руку с бутербродом водителю, стараясь скрыть, что разглядывает её. Ника перехватила волосы на затылке, чтобы не мешались, но несколько непослушных прядей упало на лицо. Сверху на футболку была накинута рубашка в клетку. Марго в жизни не помнила, чтобы кому-то так шла рубашка, как этой девушке, планомерно сводящей её с ума.
«За такое арестовывать нужно конечно», – думала она. – «Просто нельзя быть такой бессовестно красивой и притягательной».
Огромных трудов ей стоило удержаться и не провести пальцами по плечу, слегка пробежаться по ключице, погладить упрямые вольные пряди. Видимо пора было смириться и признать, что эта девушка ей небезразлична. Если бы надо было говорить каждый раз, когда ей казалось, что Ника запредельно сексуальна, она бы не затыкалась.
