— Разве император Александр меня разбил, что мог позволить себе обходиться со мной так унизительно? Неужели мы кажемся ему такими презренными, что он не удостаивает нас ответом и не хочет входить в объяснения? Если гордость препятствует избрать местом переговоров Париж, то пусть он выберет какой угодно город в Германии и пошлет туда своих уполномоченных. Я уже более пятнадцати месяцев настаиваю на том, чтобы снабдили необходимыми наставлениями князя Куракина, но, кажется, к нему не имеют доверия. Почему император Александр не дал вам полномочий? Конечно, ваша обязанность заключается в сообщении военных сведений, но вы довольно знакомы с ходом дел, показали, что их понимаете… Впрочем, моя политика ясна, и я не скрываю своих действий. Что же касается военных приготовлений, которые делаются теперь во Франции, то они составляют необходимое последствие принятой мной системы действий, а вовсе не враждебных намерений против России, как это предполагают. Вы часто посещали Париж и проживали в нем подолгу, и вы можете лучше других судить, какое различие представляет в этом отношении настоящее время в сравнении с тем, что было даже год тому назад. В то время даже не думали о войне, теперь же обстоятельства изменились.
Чернышев слушал речь Наполеона, даже не пытаясь возражать. А когда тот закончил, русский полковник позволил себе заметить:
— Это служит поводом к беспокойству с нашей стороны и вынудило нас собрать значительные силы, чтобы быть готовыми при всяких неожиданных обстоятельствах. Лучшим доказательством, что сосредоточение наших войск было только предохранительной мерой, может служить то обстоятельство, что русский император не объявлял войны Франции полтора года, год и даже шесть месяцев тому назад, когда военные приготовления Франции еще далеко не достигли тех размеров, как в настоящее время. Я не могу скрыть от Вашего Величества, что вступление ваших войск в Пруссию подтвердит то недоверие, которое уже питает к Франции наше правительство, и произведет сильное впечатлене в Петербурге.
— Но кто же виноват в этом? — прервал его Наполеон. — Вы говорите, что не желаете войны, зачем же вы отказываетесь от переговоров и продолжаете вооружаться?
Перейдя затем к испанским делам, Наполеон выразил мысль, что в Санкт-Петербурге не имеют о них должного понятия, и, вероятно, потому не сговорчивы, что полагают, будто бы Пиренейская война отвлекает большую часть его сил, и что он не может иметь достаточного количества войск для войны с Россией.
