Калаж слушал внимательно. Если бы такое произнес Граф, в него полетела бы автоматная очередь, исполненная ярости и возмущения, но поскольку слова произнес Фрэнк, они, похоже, задели в Калаже какую-то очень глубинную струнку.
– Женщина – метафора родного дома, – повторил он импровизированную мудрость Фрэнка. – Женщина – метафора родного дома, – произнес он снова.
А потом попросил меня поставить песню еще раз. Но еще до начала второго куплета вдруг вскочил и стремительно зашагал на кухню.
Когда он вернулся – Зейнаб как раз начала подавать на стол армянские десерты, – Леони все еще повествовала о женщине, которая отдала всю себя без конца мужчине, который очень скоро ее перерос.
Леони с Графом сошлись на том, что все тут не так просто. Калаж запротестовал. Было не совсем понятно, зачем они вообще вернулись к этой теме, тем более что только что прозвучавшая песня, похоже, привела его в лирическое настроение. Однако, едва стало ясно, что Граф с Леони заодно, Калаж встал из-за стола, направился в спальню и захлопнул за собой дверь. Может, решил позвонить, может, еда вызвала у него несварение. Зейнаб, похоже, удивилась, но ничего не сказала, а армянка с Фрэнком то и дело обменивались озадаченными взглядами, каждый раз сходясь на том, что лучше уж они полакомятся десертами, чем будут разбираться со вздорным тунисцем. Что-то явно было не так. Совсем скоро я медленно открыл дверь и зашел к себе в спальню. Мало того что он закрыл дверь, он еще и погасил свет и теперь лежал на моей кровати в полной тьме и курил.
У всех у нас есть свои призраки, и в тот день я впервые увидел призрака, который донимал Калажа, потому что ему впервые не удалось отогнать его громкими воплями.
Что-то разбередило ему душу, и сильно. Тосковал ли он по кому-то, вспомнилось ли ему что-то в ином краю, навалились ли на него невзгоды – грин-карта, деньги, одиночество, развод, депортация? «Нет, ничего, ничего», – ответил он. Я шагнул было к дверям, чтобы оставить его наедине с собой – разговаривать он явно не хотел. Но едва я взялся за дверную ручку, он просто попросил меня остаться.
– Что случилось? – спросил я. – Расскажи.
Он на миг задержал дыхание.
– Я такой ужин приготовил для всех, и всем так хорошо, а вот погляди: а я-то что? – Он помолчал секунду. – Et moi?[31] – произнес он. – Et moi?
– Не понимаю, – возразил я. – Это же ты сделал так, чтобы все были довольны. И все тебе благодарны. Никто тебя не игнорирует, никто тебя не обидел ни словом, ни делом.
