— Но я автор, — начала выходить из себя Пантелеева. — Ваш рецензент уже в который раз бракует мои романы. Я хочу знать причину! Извините, но невольно начинаешь сомневаться в профессионализме вашего рецензента.
— Ваши рукописи отдавались на рецензии трем разным людям, — спокойно ответила Тамара.
— Это несерьезно! — взвизгнула авторша. — Я пишу хорошие романы, ими зачитываются все мои подруги. Вы знаете, что мне сказала соседка с нижнего этажа? Она мне сказала: «Валя, ты пишешь гениальные вещи». Все хвалят, буквально все, а ваши рецензенты вечно недовольны. Что за сговор такой? Думаете, я не в курсе, что сейчас издают? Одна чернуха, одна кровь, насилие, убийства… А мои романы дарят людям надежду.
Не сдержавшись, Люська хохотнула. Пантелеева метнула на нее гневный взгляд.
— Над кем ты смеешься, девочка?
— Брат анекдот рассказал.
— Тамара, прочитайте мои романы, не отдавайте их рецензентам. Прошу вас. Прошу!
Мне сразу стало понятно, что авторша — тетка неадекватная. Это поняла и Люська, когда пять минут спустя Пантелеева начала материться, оскорбляя всех, кто находился в комнате. Досталось и нам.
Когда ее выдворили, Тамара нервно рассмеялась.
— Сумасшедшая.
— А она кто? — спросил я.
— Гениальная писательница, которая считает, что Лувр находится в Милане. Терроризирует нас больше двух лет. Пишет нечитабельные вещи, сама этого не понимает, мучает нас, мучает себя. Думаете, она больше здесь не появится? Через час позвонит, станет просить прощения, недели через две пришлет старую рукопись под новым названием, через месяц заявится лично.
— Нервная у вас работенка.
— Ну почему же, — засмеялась соседка Тамары, — иногда бывает очень весело. Вот буквально минуту назад читала… так… сейчас найду… Послушайте. «Ей было двадцать два года, она была высокая и красивая, потому что посещала фитнес-клуб и солярий. На ее красивом лице сидели два больших зеленых красивых глаза в окружении длинных красивых ресниц. Красивые веснушки придавали лицу больше красоты…» Как вам?
— Прикольно.
— А потом будут звонки, вопросы, почему отказали в издании, обиды, злость. Одни знают, что пишут слабо, не скандалят, принимают к сведению, другие закатывают истерики. Вон, как Пантелеева. Друзьям-знакомым, видите ли, ее писанина понравилась, а мы, такие-сякие, из вредности губим молодой талант. А то, что она в одном слове четыре ошибки сделать может, ее мало волнует.
— Алла, по-моему, ты слишком разговорилась, — сказала мрачная женщина у окна.
