Глубокой зарубкой остался в памяти у Саши этот день. И когда потом он будет рассказывать ребятам, выросшим в советское время, о днях своего детства, то каждый раз перед глазами у него возникнет образ матери, униженно склонившейся перед мастером. «В царской России были очень распространены случаи подделки метрических свидетельств с тем, чтобы в этих документах возраст ребенка был повышен на 2–3 года. Такая подделка метрик была существенной доходной статьей в бюджете попов и волостных писарей», — читаем в одном из воспоминаний Косарева.
Чернорабочим начинал свою трудовую пролетарскую биографию Саша. О первых днях работы на фабрике Саша рассказывал так:
— Привел меня мастер в темный сарай. Потолки низкие, пол земляной, на окнах решетки, словно в тюрьме. В пол врыты травильно-промывочные ванны, в которых мы, стоя на коленях (а земля всегда была сырой), промывали посуду перед тем, как ее цинковали. Если возле завода было трудно дышать, то каково же было нам, рабочим, двенадцать-четырнадцать часов дышать кислотными испарениями и газом. Придешь домой как очумелый, во рту горько, руки в язвах…
В 1914 году Саше удалось перейти на трикотажно-платочную фабрику «Рихард-Симон и К°». Его определили в рашелевый цех — на трикотажные машины. Условия труда и здесь были ненамного лучшими, а плата — мизерной. Беззастенчивую эксплуатацию сполна испытал на себе. Но новая работа нравилась больше. Пожилой слесарь Антипыч Старцев, к которому Косарев попал в обучение, наставлял: «Душа и руки, Сашка, должны в лад работать…»
Влившись в ряды российского пролетариата в годы нового рабочего подъема накануне первой мировой войны, он сразу стал участником стачек, которые на московских предприятиях следовали одна за другой. Среди рабочих все чаще и чаще можно было услышать о пролетарской солидарности.
Ранней весной четырнадцатого года, в день получки, Саша сказал матери:
— Мам, возьми деньги, а пятак я на газету отдал.
— На какую еще газету?
— На «Правду», нашу рабочую газету…
Начиналось все так. Смышленый и юркий, Саша застал однажды слесарей склонившимися украдкой над газетой. Слова, что произносились тогда, были Косареву уже знакомыми: о политических первомайских забастовках, о притеснениях московских рабочих. Увидев притаившегося подростка, рабочие затихли. Слесарь Матвеев — огромный, кулаки с пудовую гирю каждый — стал нехотя, но торопливо засовывать газету за пазуху. Но Антипыч остановил его:
— Погоди, Семен, не прячь. Этого мальца я знаю: ученик он мой — сын Василия и Александры Косаревых. Сашка! Молчок, что видел и слышал… Понятно? Не понял— так уши надеру… А ты, Семен, читать-то читал, да не уразумел, видно, важного.
